Архимандрит Савва (Мажуко)Неизбежность Пасхи. Савва Мажуко Неизбежность Пасхи. Великопостные письма

Поститься по Типикону? Так пробуют многие, особенно новоначальные христиане. Но правильно ли это? Архимандрит Савва (Мажуко) из Беларуси с начала Великого поста начал публиковать на сайте « Православие и мир » цикл статей под названием «Постные письма». Это письмо, которое мы перепечатываем для наших читателей ниже, - о том, что Типикон – это на самом деле не обязательный к исполнению устав для всей Церкви, а один из памятников литургической мысли, который лишь весьма условно регулирует нашу церковную жизнь. Это устав для одного из мужских монастырей, и следование этому уставу для тех, кто не является монахом этого монастыря, а кроме того, живет и в другое время, становится причиной серьезных эмоциональных проблем. В конце концов такой человек начинает отождествлять свой личный и неустранимый комплекс вины с верой православной.
Наш старинный регент проявлял интерес к церковному уставу только в особые «священные времена». Первое воскресенье Великого поста – один из немногих дней в году, когда он брал в руки толстенный фолиант, глубокомысленно его раскрывал на известной странице и торжественно зачитывал настоятелю:

– На трапезе же ядим варение со елеем, а не рыбы. Аще же прилучится, пием вино, уставленное во славу Божию по две чаши. Такожде и в вечер по две.

Архимандрит Савва (Мажуко) Все это читалось с ноткой отеческого укора и благочестивого негодования – вы, отец настоятель, пренебрегаете церковным уставом, как вы думаете спасти свою душу и на что вы рассчитываете, я не знаю, но никогда не поздно все исправить. Чаще всего настоятель выбирал путь спасения, и регент одаривал благодарным и покровительственным взглядом и батюшку, и старинную книгу. Книга называлась Типикон. Это и есть тот самый документ, по которому выстраивается дисциплинарная и богослужебная жизнь Русской Православной Церкви.

Типикон – это, прежде всего, устав церковной службы. Как совершать богослужение, какие петь песнопения, что читать из Апостола и Евангелия – всё там. Однако, Типикон – это книга, которая окончательно сформировалась позже всех богослужебных книг. В Русской Церкви существовало множество уставов и дисциплинарных и богослужебных, и это было нормой для церковной старины. С тех древних времен у нас и водится пословица «в чужой монастырь со своим уставом не ходят». Каждая обитель имела свой устав церковной службы, свой устав поста. Сегодня нам даже трудно это представить, но так жили наши предки большую часть церковной истории. Монастыри были очагами просвещения, они могли себе позволить и писать, и записывать. Поэтому не удивительно, что до нас дошли только монашеские уставы. Типиконов приходских церквей у нас практически нет.

Книга Типикон, по которой выстраивается жизнь Русской Православной Церкви, тоже является монастырским уставом. Только это не устав какого-то конкретного монастыря, а свод правил, заимствованных из множества различных уставов, претерпевших неоднократную правку редакторов. Первый печатный Типикон был издан в России в 1610 году и потом на протяжении XVII века он переиздавался семь раз, всякий раз подвергаясь безжалостным исправлениям. Тот устав, которым пользуемся мы сегодня, приобрел свою окончательную форму в издании 1682 года. Позднейшие версии мало чем от него отличались.

Большая часть Типикона посвящена богослужению. Этот аспект устава интересен узкому кругу клиросных эрудитов. А вот дисциплинарный раздел Типикона касается каждого из нас, особенно в той части, где содержатся предписания о посте.

Откуда вы знаете, что в первую неделю поста установлено сухоядение, а рыба постом разрешается только на Вербное и в праздник Благовещения? Кто вам сказал, что в субботу Лазареву предписывается рыбная икра, а в воскресные дни дозволяется вкушать с маслом? Большинство верующих об этих тонкостях знают из церковного календаря.

А как эти предписания попали в календарь? Правильно. Из Типикона. Подозреваю, что со знакомства с этой книгой у некоторых товарищей наконец-то созрел образ личного врага.

Продолжаем разговор. А откуда эти правила попали в Типикон? Официальный ответ: от святых отцов. Почему официальный? Потому что апелляция к святым отцам сразу замораживает дальнейшее исследование и взывает к покаянию. Однако свод дисциплинарных правил – это не творение святых отцов, по крайней мере, канонизированных святых. В современный Типикон постные законы перекочевали из свода правил, составленных Никоном Черногорцем, авторитетным канонистом XI века. Если вы думаете, что Никон канонизирован, вы сильно ошибаетесь. Хотя, на самом деле, это не так уж и важно. А вот что важно, так это понять сам принцип постной дисциплины, чтобы раз и навсегда разобраться в этом вопросе и бросить винить себя в том, чего нам никто не предъявлял.

Для кого писал свои правила Никон Черногорец? Для монахов. Для монахов какого монастыря? Если вы наберетесь терпения и откроете Типикон, по которому якобы живет Русская Православная Церковь, вы найдете там массу правил, относящихся к жизни неизвестного мужского монастыря. Там, в частности, сообщается о том, когда следует отставлять жезлы на богослужении, как трудиться на общих послушаниях, где получать одежду, как себя вести на трапезе. Рядом с этими правилами находятся и предписания о посте. Вот что я хочу сказать: если вы не монах этого мужского монастыря, никто не смеет вам предъявлять строгость их постного устава.

Великий пост – общецерковное дело. Если вы православный человек, вы обязаны соблюдать Великий пост, то есть предаваться вместе со всей Церковью особым духовным упражнениям, связанным с подготовкой к Пасхе Крестной и Пасхе Воскресения. При этом никто не смеет требовать от вас соблюдения буквы Типикона. Вы должны сами найти для себя возможную меру поста. Труд по самостоятельному поиску этой самой меры – дело непростое и требует времени. Первые три поста – учебные. Хотя в моем случае оказалось, что первые двадцать пять постов были учебными, и я не могу поручиться, что освоил предмет.

Фото: Александр Хромеев / tatarstan-mitropolia.ru

Почему я на этом заостряю внимание? В нашей Церкви я наблюдаю явление, которое меня глубоко огорчает. Назову его так – заложники совести . Такими заложниками является большинство русских православных людей. Они не знают, им никто не рассказал, что Типикон – это, на самом деле, памятник литургической мысли и регулирует он нашу церковную жизнь весьма условно. К созданию нового современного Типикона, понятного и логичного, наша Церковь, видимо, не готова. Но многие просто и не слыхали о такой книге.

И клонят люди молчаливо головы, как овечки – положено, значит, надо выполнять. А выполнить – невозможно. Это устав для мужского монастыря, а вы – не монах, а даже если и монах, то живете в другом месте и в другое время. И этот жуткий надрыв рождает серьезные эмоциональные проблемы, так что человек начинает отождествлять свой личный и неустранимый комплекс вины с верой православной. Точно также мы путаем богомыслие с самокопанием, наглость с простотой, забитость и трусость со смирением, жестокость с благочестивой ревностью, самодурство с духовничеством.

В юности я очень любил эпиграфы, и к этому разговору у меня тоже был припасен один из Венечки Ерофеева.

Все болезни нашей церковной жизни в одном предложении: «Все должно быть медленно и неправильно, чтобы не возгордился человек, чтобы он был грустен и растерян».

Это не Православие. Православие – религия Пасхи, радости и полноты жизни. А я все чаще встречаю православных, которые признаются, что были бы счастливы никогда не слышать о Церкви. И это не из лености и небрежения, а от простого недоразумения, которое можно и нужно устранить.

Быть православным не значит быть виноватым.

Поститься не означает стать заложником совести.

Пост – это честь быть причастным всецерковному подвигу.

Как быть? Простым верующим – посмеяться над своими страхами и взять на себя труд самим «изваять» свой устав поста, ориентируясь на Типикон. Да-да, я не оговорился, Типикон – книга святая и полезная, и если он рекомендует своим типиконным монахам сухоядение, значит, и нам следует этот день как-то выделить и отметить. Может быть, и не сухоядением, но какой-то маленький подвиг по силам следует понести. Не надо обольщаться. Сегодня мы знаем о свойствах продуктов питания гораздо больше, чем наши предки. Это знание плюс самонаблюдение с ориентиром на Типикон и дают тот самый личный и законный устав поста для мирянина.

Мы себе можем это позволить. Ведь даже в общецерковном документе о посте , принятом в Шамбези в 2015 году, нет определения тому, что считать постными продуктами. Для каждой местности и возраста они свои. Однако церковным богословам и иерархам надо бы найти силы и пастырскую волю объясняться с людьми, может быть, издавая не только пасхальные, но и великопостные послания, разъясняющие не только высокий смысл поста, но и его недоумения. Жить и так не просто, а мы еще и накладываем на людей «бремена неудобоносимые», которых никто от нас и не требует нести.

И, в конце концов, не пора ли дать задание нашим богословам разработать современный работающий и соответствующий церковной реальности Типикон? Не Церковь для Типикона, а Типикон для Церкви.

Не люди должны служить книге, слепо и с запретом на критическую мысль и понимание, а книга должна служить на пользу людям, должна работать. Служебная книга, даже самая уважаемая, должна служить. Типиконопоклонство, как и любой другой вид идолопоклонства, всегда требует человеческой крови, и судьбы заложников совести тому пример.

Если мы принимаем с предельной серьезностью тот факт, что пост – это дело всей Церкви, то мы никак не можем оставлять решение постных вопросов полностью на совести отдельного человека. Допустим, я, «премудрый и разумный», разобрался со своей проблемой «заложника совести», хотя мне и пришлось дорого за это заплатить. Но ведь есть люди, которые так и продолжают жить в этом режиме вечно виноватого, всем должного и обязанного, во всем ошибающегося, непрестанно оступающегося человека. Простой вопрос: как человек с этой исходной установкой будет горячо и радостно свидетельствовать об Истине Христова Благовестия? Способен ли такой христианин смело и решительно влиять на события в стране, изменять жизнь к лучшему, заражать других своим неиссякаемым жизнелюбием и любознательностью? Если у него нет сил даже на то, чтобы благословить собственную жизнь.

Раскрывая пласты богословских, культурных, философских и психологических смыслов, «Великопостные письма» архимандрита Саввы (Мажуко) вдохновляют, заражают любовью к богослужению и Великому посту. В книге приводятся исторические факты о том, как сложилась современная традиция поста, и убедительные аргументы против преобладания запретов, уподобляющих церковный народ фарисеям.

Из серии: Радостная серия

* * *

компанией ЛитРес .

На пороге поста

Великий пост: в поисках смысла

В центре нашего церковного года – Пасха. Она стоит не просто неуловимо плавающей датой, но и внушительной смысловой конструкцией. Можно даже сказать так:

В начале была Пасха. И Пасха была с Богом. И Бог был Пасха. Все от Пасхи произошло, и без Пасхи ничего бы не было, что было.

Чем Церковь жива? Пасхой. От Пасхи, как круги по воде, расходятся во все стороны и наши богословские порывы, и церковные уставы, и богослужебные правила. Исходят от Пасхи, в Пасху возвращаясь, вновь замыкаясь и сходясь в этой светлой и радостной Тайне.

А что такое Пасха? На этот вопрос нельзя ответить раз и навсегда. Этот вопрос невозможно закрыть. Мы отвечаем на него каждый год. Ищем ответа очень долго, каждый для себя и все вместе. В этом вопросе и лежит смысл Великого поста. Великий пост – это долгое, семинедельное отвечание всей Церкви на вопрос: «Что такое Пасха?» Длящееся незавершенное действие. Незавершаемое, но увенчиваемое ответом: «Воистину воскресе!»

Великий пост – дело всей Церкви. Нельзя «поститься про себя». Великий пост – не мое личное дело, не личное дело патриарха или священника, это наше общее дело. Как это дело назвать одним словом? Богомыслие. Великий пост – событие богомыслия всех православных христиан без исключения. Никто из православных христиан не должен остаться вне поста, то есть вне работы созерцания Страстей и Пасхи. Об этом говорит и 69-е правило святых апостолов: «Аще кто епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец не постится во Святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток кроме препятствия от немощи телесныя, да будет извержен. Аще же мирянин, да будет отлучен».

Не хочешь быть отлучен от общения церковного? Постись.

А если я просто не могу такое есть! Я просто не выдержу!

Вот ради таких вопросов и стоит искать последний смысл постного порядка. Воздержание от пищи – не цель поста и даже не его смысл. Пост не в пище.

Цель поста – богомыслие Страстей и Воскресения.

Воздержание от пищи – средство , не цель и даже не отличительная особенность поста, это некий метод, способствующий этому богомыслию, созерцанию смыслов. Таким образом, у поста есть два аспекта – центральный и подчиненный. Воздержание от пищи и другие ограничения носят служебный характер по отношению к главному делу поста – всецерковному богомыслию.

Что нам дает такая расстановка акцентов? Богомыслие – главное, воздержание от пищи – служебное, подчиненное, не абсолютное. Стратегии постного воздержания могут быть разными. Не для всякого человека отказ от рыбы или молока будет способствовать созерцательной работе. Кого-то эти аскетические опыты, наоборот, отвлекут от созерцания. Неразумный пост не должен стать препятствием к богомыслию, как и распущенность или беспечность в воздержании. Пост для человека, а не человек для поста.

Критерий постных ограничений: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Это простой вопрос. Он очень многое проясняет в наших церковных уставах, снимая целый ворох пустых вопросов. Из него надо исходить, когда пытаешься определить свою меру аскетического усилия. Хочешь определить свою меру поста, спроси себя еще раз: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Есть люди, которые не могут ругаться или врать, если в комнате есть иконы. В церкви мы инстинктивно, не сговариваясь, говорим шепотом. В храме нас укрощает священное пространство. Великим постом нас обуздывает священное время. Если в святые недели я предаюсь богомыслию, разве я могу вместе с этим развлекаться на пирушке или смотреть комедию? Все очень просто.

Пост – дело всей Церкви. Общецерковный характер поста заключается в том, что в большие посты вся Церковь, то есть каждый крещеный человек, даже ребенок, получает конкретное церковное задание , тему для созерцания и богомыслия: если это Рождественский пост, тема – «Воплощение Бога Слова, Творца нашего мира», если Великий пост – «Страдание Господа, Его смерть и победа над смертью». Для того чтобы это богомыслие буквально заполнило всего человека, приходится отказаться, во-первых, от внешних впечатлений, хотя бы ограничить их, чтобы найти место для созерцания, во-вторых, правильно настроить свой навык питания, потому что избыток пищи, ее качество сильно влияет на способность концентрироваться, собирать внимание, укрощать эмоции.

Пост – дело всей Церкви. Из чего это следует? Из Прощеного воскресенья. Мы просим друг у друга прощения не для того, чтобы лишний раз всплакнуть и освежить эмоции. Хотя это тоже бывает полезно. Если мы все вместе приступаем к одному большому и серьезному делу, нам следует закрыть все личные и несущественные вопросы. Ничто не должно мешать этому большому делу. Нельзя делать большое дело, не забыв себя, не оставив всю суету и мелочность, недостойную великой задачи.

Мы просим друг у друга прощения в канун поста, чтобы вновь пережить и обнаружить единство, вступить в пост вместе, соборно. Поэтому в чине прощения участвуют все, ругался ли ты с кем-то или ты кротчайшее существо – войди в церковное единство, не только осознай, но и переживи дело поста как дело всей Церкви.

Разрушит ли наше единство и соборность разнообразие стратегий воздержания от пищи? Нет. Потому что это всего лишь средство. Единство разрушает отказ от всецерковного дела созерцания Пасхи Крестной и Пасхи Воскресения.

А как это – созерцать всей Церковью? Прежде всего – быть на церковной службе. Богослужение есть частный случай богомыслия. Храм – учебная аудитория созерцания. Здесь мы перенимаем опыт богомыслия древних мистиков и пророков. Научишься слушать и понимать церковную службу – поймешь все богословские тайны Евангелия.

Опыт постного всецерковного богомыслия – постное богослужение. Есть такие счастливцы, которые умеют хранить огонь церковного богомыслия и вне церковных стен. Для нас это велико и почти недостижимо. Но в Церкви этот опыт доступен каждому. Надо просто попытаться. Всецерковное богомыслие приучает и готовит к непрестанному созерцанию.

Это опыт не только богословия и богомыслия, но еще и опыт красоты, потому что постное богослужение – это очень красиво.

Прятаться от этой красоты – глупо.

Прятать эту красоту – преступно.

Укрощение праведника

Церковная зрелость сосредоточена на Пасхе.

Церковная юность концентрируется на посте.

Пост начинается с подготовительных недель. Первая из них – Неделя о мытаре и фарисее. Это название славянское, и об этом следует помнить, чтобы не сесть в калошу. «Неделя» по-славянски – это не наша семидневка, а всего лишь воскресный день, один-единственный день недели. А цикл из семи дней по-церковному называется «седмицей». «Неделя о мытаре и фарисее» – это воскресный день , которым открывается «сезон поста», точнее, подготовительных недель к Великому посту.

Таким образом, «сезон поста» наступает за три недели и за четыре воскресенья до начала Великого поста. Выражаясь церковным наречием, постное время начинается за три седмицы и за четыре недели до наступления самого поста. По-русски до поста три недели , по-славянски – четыре. Легко запутаться, если не напоминать себе, на каком языке сейчас говоришь.

Фраза «Неделя о мытаре и фарисее» сама по себе является сокращением более полного названия, которое можно было бы перевести так: «Воскресный день, в который читается притча из Евангелия от Луки о мытаре и фарисее». Именно так раскрывается название и других пред-постных недель: о блудном сыне, о Страшном суде. И не только постных, но и пасхальных воскресений: Неделя о Фоме, о самарянке, о расслабленном, о слепом. Это значит, что евангельский текст становится предметом всецерковного размышления на целое воскресенье, а иногда и на всю седмицу.

При чем же тут церковная зрелость, упомянутая вначале? А при том, что Неделей о мытаре и фарисее хорошо проверять свои религиозные эмоции. Один человек, услыхав о мытаре и фарисее, почувствует «дыхание поста», другой – «дыхание Пасхи». И тот и другой, оба правы. Но последний «пойдет в свой дом более оправданным» (см. Лк. 18: 14).

Первое из подготовительных воскресений, действительно, «дышит постом», и все богослужение этого дня – «постообразное». И это воистину веселит и утешает душу церковного человека. Священники служат в красивейшем фиолетовом облачении – совсем как в воскресные дни Великого поста. В этот же цвет облачают престол и жертвенник в алтаре, аналои в храме, и вся церковь становится на один день строго-постной. Это только на один день. На одно воскресенье. В понедельник снова вернется привычное «золотое» облачение. Но через неделю все повторится снова. Пост наступает волнами. Первое пред-постное воскресенье – первый «прилив» постных смыслов.

Лучше всего эти «приливы и отливы» чувствуются на клиросе. В субботу вечером, накануне «фарисейского воскресенья», на хорах появляется «грозная» книга Триодь Постная, которую не открывали целый год. Триодь – сборник богослужебных песнопений постных и пасхальных дней. Именно в этой книге находятся бесценные сокровища церковной поэзии. О них знают настоящие ценители церковного богослужения. Эти люди с восторгом ждут вечерней службы «фарисейского воскресенья», чтобы услышать первое в этом году «Покаяние». «Сезон поста» открывается именно «Покаянием». Так обычно называют три коротких покаянных молитвы, которые исполняются после чтения Евангелия и гимна «Воскресение Христово видевше». Перед первой поют «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу»:

Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче,

утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему,

храм носяй телесный весь осквернен;

но яко Щедр, очисти благоутробною Твоею милостию.

Глагол «утреневати» довольно часто встречается в церковных текстах. Интуитивно мы его понимаем правильно: «что-то делать с самого раннего утра». Белорусы иногда говорят «подхватиться»: «с утра как подхватился, так до обеда даже и не присел». В русском языке есть старинный глагол «сумерничать». Это тоже «что-то делать», но уже вечером, перед сном, в сумерках. Эти глаголы отвечают на вопрос не «что делать?», а «когда делать?» – предпринять некий труд в лучах рассвета или при свете заката. Утреневать – значит усердствовать в каком-либо деле с самого раннего утра. Когда мироносицы пошли проведать своего убитого Учителя, они «подхватились» ни свет ни заря, в утренних сумерках пробирались к пасхальной пещере. Мироносицы утреневали ко гробу. Так и человек, «ужаленный» любовью к Богу, к подлинной чистоте и святости, не может дождаться утра, чтобы вдохнуть воздух молитвы, отдышаться в храме Божием, заразить этой чистотой и святостью храм своего тела, запущенный и оскверненный.

После первого тропаря поется «И ныне и присно и во веки веков. Аминь», и звучит Богородичен, то есть молитва Богоматери, и в ней тоже – тоска о чистоте и святости:

На спасения стези настави мя, Богородице,

студными бо окалях душу грехми

и в лености все житие мое иждих;

но Твоими молитвами избави мя от всякия нечистоты.

Наши предки отличались прямотой и простотой нравов. Грязь называли грязью. Грех – грехом. Непопулярный глагол «окаляти» на русский перевести очень трудно не по причине богатства содержания, а из соображений деликатности. Однако именно это неделикатное слово будет звучать весь Великий пост, напоминая, чем грех «обогащает» нашу жизнь, как он «украшает» нашу душу. Пусть каждый переводит сам.

Множества содеянных мною лютых

помышляя окаянный,

трепещу страшнаго дне суднаго,

но надеяся на милость благоутробия Твоего,

яко Давид вопию Ти:

помилуй мя, Боже, по велицей Твоей милости.

Автор этих тропарей неизвестен. Молитвы очень древние. Хотя в Триодь Постную они попали только в XIV веке. Церковный человек привычен к таким текстам. Все наше богослужение выткано сложным узором покаянных молитв. Вот мы и привыкли. Но ведь этими словами молится вся церковь ! Подумать только: эти молитвы звучат от лица каждого человека , молящегося в храме! Каждого! То есть именно я утверждаю, что сделал множество лютых согрешений, «окалял» свою душу грехами, это именно мой храм тела осквернен, именно я загубил в лености свою жизнь, «окаянный» – это про меня. И я соглашусь. А вы? Вы тоже такой? А ваша жена? А ваша мама? Если мы поем в церкви все вместе эти тропари, значит, никто не смеет сказать: «За себя говори!» Подписываюсь под каждым словом.

Ведь есть люди хорошие, праведные, благочестивые. Может быть, правильнее было бы молиться отдельно: вот – молитвы для грешников, а тут – молитвы для праведников. Ведь люди трудились, ограничивали себя, спасались, пока вот эти, которые плачут о своих реальных проступках, – и правильно делают, что плачут! – грешили, губили жизнь свою в страстях и похотях. Почему мы этими молитвами мажем всех одним миром? Пусть бы праведники благодарили Бога, а грешники в это время отдельно бы читали свои покаянные молитвы, например, у входа в храм, в особо отведенном месте. Зачем же людям благочестивым прикидываться кающимися? Мы ведь не грешили. По крайней мере, так, как этот… мытарь.

Гордость – детский грех. Или подростковый? Чем отличается гордость от тщеславия? Гордый, возношаясь, непременно унижает ближнего. Тщеславный гордится бескорыстно и безобидно. Оба состояния – ненормальны. Это болезнь. Великий пост предваряется евангельской «профилактикой» гордости. Ведь притча о мытаре и фарисее очень проста, она даже начинается с простой подсказки: Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу (Лк. 18: 9).

Слушая «Покаяние», мы молимся всей церковью, каемся всей церковью, добровольно принимаем себя в статусе грешников. Это все про меня, Господи! И нет между нами разделения, потому что Пасха – для всех! Пасху нельзя получить для себя или для своих. Пасха – для всех! В чтении притчи о мытаре и фарисее предваряется пасхальная весть о том, что радости воскресения приобщится и тот, кто постился с первого часа, и тот, кто трудился с третьего, и тот, кто только в одиннадцатом часу пришел, ни в чем не получит ущерба. На небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии (Лк. 15: 7). Почему так? Почему Бог всегда на стороне этих мытарей? Потому что Бог там, где есть нужда в милосердии. Он там, где больно, где страдание.

Бог не отвергает молитвы праведного фарисея. Ведь все, что тот говорил Богу в своей молитве, – правда. Он ничего не приукрасил. Фарисей на самом деле был благочестивым человеком. Но Господь заметил именно мытаря. Кающегося мытаря. Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18: 14).

Созерцать Пасху мы начинаем с притчи о мытаре и фарисее. Оба оказались в храме. Оба молились Богу. Оба были услышаны Богом. Христос пошел на Крест и за праведников, и за грешников. Это мы так привыкли делить людей. Но перед Его Любовью мы все – лютые грешники, и нечем нам гордиться и искать особых молитв, особых мест, особого отношения. Пасха – для всех! Откровение о Пасхе начинается с того, что пасхальную трапезу, как и Трапезу Вечности, мне, «праведнику», придется делить вот с этим «грешником», потому что Пасха – для всех.

Огонь справедливости и возмездия – не огонь Пасхи.

Свет Пасхи – свет милосердия.

Повесть о найденыше

За две недели до начала Великого поста становится тревожно. Уже скоро. «Близ есть, при дверех», и все очень серьезно. Значительность предстоящего нам труда подчеркивает текст, который читается во второе пред-постное воскресенье – отрывок из пятнадцатой главы Евангелия от Луки, известный как притча о блудном сыне.

Пожалуй, это самый известный евангельский сюжет. В нем есть все, что способно взволновать читателя и слушателя, чтобы сделать историю запоминающейся: трагедия беспечной юности, предательство, праздник жизни с нависшей угрозой падения, голод, нужда и одиночество, раскаяние и трогательная встреча, интрига брата, несхожесть характеров, несколько узлов конфликтов – между братьями, между каждым из них и отцом. Кроме трех главных персонажей есть и таинственные «статисты»: «странный гражданин», посылающий обедневшего наследника пасти свиней, растерянный слуга, сообщающий «правильному» брату последние новости. Отношения между героями развиваются, искрят эмоциями. Притча очень динамична, и не удивительно, что две тысячи лет люди находятся под сильнейшим воздействием ее драматургии.

Почему эту историю назвали «притчей о блудном сыне»? Ведь сам Автор не дает Своему рассказу никакого названия. Название придумали читатели. Почему сын – «блудный»? В современном русском языке это слово указывает на поведение, связанное с грехами плоти. Но «блудный сын» – сказано не по-русски, это фраза из славянского языка, в котором слово «блудный» имеет скорее значение «заблудившийся, сбившийся с пути», поэтому решайте сами, как станете переводить на славянский стихотворение Гумилева «Заблудившийся трамвай».

В древнем акафисте святителю Николаю есть такой запев: «Радуйся, заре, сияющая в нощи греховней блудящим ». В изданиях XX века эту строчку исправили: «в нощи греховней блуждающим », чтобы читатель не услышал слишком «взрослое» значение в безобидном акафистном стихе. «Блудный сын» – это не молодой человек, одержимый похотью, а заблудившееся дитя, потерянный ребенок. Притча о блудном сыне – рассказ о найденыше. Так и недавнее английское издание Библии озаглавило эту притчу “The lost son and the dutiful son” – «потерянный сын и сын, послушный долгу».

Западная традиция избрала другой эпитет для «блудного сына»: у англичан это prodigal son, у французов enfant prodigue, оба случая отсылают нас к латинскому prodigus – «расточительный».

О том, что младший сын промотал наследство с блудницами, поминает в своей обвинительной речи старший брат. Сама притча говорит только о том, что младший жил распутно – «зон асо́тос» – «живя бездумно, на широкую ногу, разгульно, роскошно». По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону, и там расточил имение свое, живя распутно (Лк. 15: 13).

В латинском тексте на месте греческого «зон асо́тос» стоит vivendo luxuriose – «живя роскошно». Слово luxuria нам знакомо и дорого. В память о латинской роскоши мы, например, награждаем «люксом» номера гостиницы или уровень обслуживания. Старый английский перевод называет жизнь младшего сына riotous living – «буйная, бунтарская, мятежная, разгульная жизнь». Младший сын – riot, мятежник и бунтарь. Современный английский перевод постарался максимально понятно передать характер жизни младшего брата на чужбине, назвав этот стиль жизни life of debauchery. Узнали слово «дебош»? Младший сын вдали от дома дебоширил, куролесил, сын-дебошир.

У нас есть очень удачные русские слова для называния людей, сбившихся с пути в нравственном смысле: «беспутный», «распутный» или просто «непутевый». Тот, кто утратил свой «путь во тьме долины», и есть заблудившийся, потерянный. Конечно, жизнь распутная и беспутная включает в себя и грехи против тела, но, согласитесь, эти грехи не исчерпывают всего «горизонта падения». Для любящего отца младший сын был потерянным ребенком, для читателя – распутным и разгульным наследником, а вот старший брат решил унизить младшего, сведя его трагедию к банальному блуду.

В старшем проснулся прокурор, разразившийся неожиданным обвинением в адрес и отца и брата: Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (Лк. 15: 29–30).

Раздражение брата понятно. Тем более что мы знаем истинные мотивы младшего. Как бы мы ни понимали фразу «пришел в себя», младший сын возвращается на родину не потому, что ему стало стыдно за свои проступки, а потому, что ему просто некуда было идти. К отцу его вернул голод, нищета и одиночество.

Каждый христианин, читая эту притчу, ставит себя на место непутевого сына, и это самое естественное тождество. Но оно же и показывает истинную цену нашим «трудам покаяния»: гордиться нам нечем, предъявить тоже нечего, мы пришли к Богу, потому что – а к кому же нам еще идти? Дар покаяния иногда настигает нас спустя многие годы после вынужденного исправления собственной жизни. Кто знает, вернулся бы беспутный сын домой, не случись на чужбине голода?

И отец знает, что вернула ему сына не любовь, не раскаяние, а нужда. И он все равно рад, и радости этой не скрывает. Он не пускается в укоры, выяснение мотивов и отношений. Отец – сама неудержимая радость! Читая эту притчу, я с большим трудом отвожу взгляд – чтобы не увидеть его танцующим. Отец ничего не требует. Не справляется о судьбе наследства и без слов отдает найденышу все лучшее, что осталось в доме.

Притча о блудном сыне – пасхальный текст. Это важно помнить, когда мы читаем его в преддверии Великого поста, времени созерцания Пасхи Креста и Воскресения. В центре притчи вовсе не история беспутного наследника. В центре притчи – пир. Пасха – это вхождение в праздник Победителя смерти, Пасха – трапеза Царства. Пасха – точка Омега, в которую стекаются ручьи и реки всех наших жизней.

Трагичен путь младшего брата. Но меня всегда ужасал образ старшего брата, который сознательно отказывается войти на праздничный пир: Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его (Лк. 15: 28). Отец выходил на дорогу, выглядывая младшего сына, который очень хорошо знал, что он не смеет даже надеяться войти на такой праздник. И отец снова зовет, ищет и убеждает войти и разделить радость. Теперь он ищет старшего сына, который тоже потерялся, предпочел остаться в темноте, в одиночестве, в обиде, только бы не видеть рядом с собой того, кого он даже братом не хочет назвать, «его сына». Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил; пропадал и нашелся (Лк. 15: 31–32).

В преддверии поста и Пасхи эта притча звучит в унисон с притчей о мытаре и фарисее. Оба сюжета – о Пасхе, о той последней и неотменимой трапезе, на которую Господь позвал каждого. Пасха – для всех. Трапеза Царствия – для всех, а не только для избранных. Там, в Царстве Отца, ты окажешься за одним столом, возможно, с теми, кто тебя обижал, кто мешал тебе быть счастливым. Посмотри вокруг: возможно, именно с этими людьми тебе придется коротать вечность.

Но там все иначе. Там все всё поймут. И обнимутся. И возрадуются.

«Божественную же пия Кровь ко общению, первее примирися тя опечалившим, таже дерзая, таинственное брашно яждь».

Оглашение завещания

Когда до начала Великого поста остается всего одна неделя, христиане собираются в церковь, чтобы «вспомнить» грядущий Страшный суд. Неделя о Страшном суде. Это значит, что в третье пред-постное воскресенье читается и осмысляется отрывок из Евангелия от Матфея, который описывает последний и неизбежный суд над каждым человеком.

Уникальность этого библейского сюжета в том, что ход судебного процесса описывает Сам Судья. В этом и ценность рассказа. Христос – Тот, Кто будет судить все народы и каждого человека в отдельности, поэтому Его версия суда – самая точная, а значит, и самая важная. Это не домыслы, догадки или смутные откровения взволнованных провидцев, а отчет Того, Кто Судья по праву рождения и достоинству победителя.

На Последний суд Христос придет во славе. Он не будет скрывать Своего Божества, и мы увидим Его не нищим пророком и бездомным странником, а тем, кто Он есть на самом деле. И все народы предстанут перед взором Творца и Судьи. Это наш первый страх – суда нельзя избежать. Никому. Суд нельзя отсрочить, перенести, пересидеть или отложить «по знакомству». Каждый должен пройти этим путем. Пожалуй, это самое неизбежное в биографии человека.

Второй страх – страх разделения. Еще до того, как опросить обвиняемого и свидетеля, выслушать адвокатов и присяжных, Судья отделит «овец» от «козлов». Сразу. Без слов. Без объяснений. А зачем Ему говорить – Тому, Кто смотрит прямо в сердце?

Третий страх – услышать от Судьи, что ты, на самом деле, в числе праведников. И когда успел попасть? Как угодил в овцы? Господь сразу выносит приговор. Но как же удивительно прост закон, по которому Он судит! Перед престолом Судьи стоят все народы, от начала времен до последних часов жизни человечества, все расы, все племена со всех частей света. О чем спрашивает Христос? Разве Он скажет: «евреи, выйдите вперед, мы ведь свои»; или: «пропустите православных, ибо у них вся полнота откровения»; или так: «мужчины пусть подойдут первыми, проявите уважение»; а может, Он скажет: «монархисты, узрите подлинное Царство»; или мы услышим: «приидите, служители муз и наук, утешьтесь, отдохните, вам первым принадлежит Царство Логоса, потому что вы поняли слишком много»?

И наоборот, сложно представить Христа, который сразу прогоняет «в конец очереди» демократов, либералов, женщин, а может, «наглых» американцев или некрещеных индусов.

Христос каждому говорит удивительную вещь: это не первая наша встреча. Мы встречались и раньше. Мы давно знакомы. И праведники, и грешники отвечают Христу в недоумении одно и то же: когда мы видели Тебя? И грешники, и праведники страдают пороком зрения, и эта слепота не позволила им опознать Христа раньше, при первой встрече.

Первая встреча – о времени. Вторая – о вечности.

На Страшном суде каждый получает свою меру вечности.

Праведникам – жизнь вечная. Грешникам – вечная мука.

Почему? По какому закону? По закону любви к людям.

Людей судят по закону любви. Но как необычно работает этот закон! Христос никого не спрашивает о его национальности, взглядах и образовании, не требует зачитать Символ веры. Он не говорит: «наследуйте Царство, потому что вы верили в Бога, поддерживали церковную политику, вычитывали положенные молитвы и постились по уставу». Собственно, и суд – не совсем и суд, а скорее оглашение завещания о вступлении в наследство.

Кто же наследники?

Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть;

жаждал, и вы напоили Меня;

был странником, и вы приняли Меня;

был наг, и вы одели Меня;

был болен, и вы посетили Меня;

в темнице был, и вы пришли ко Мне…

Так как вы сделали это одному из сих братьев

Моих меньших, то сделали Мне

(Мф. 25: 35–37, 41).

Младшим братом Христос назвал всякого нуждающегося. В притче о блудном сыне старший сын, правильный и непорочный, не смог назвать младшего брата братом, таким презренным и ничтожным был этот докучный родственник, «сын своего отца». Старшему невыносимо было само слово «брат». А вот для Христа это одно из самых дорогих имен. Бог не стесняется назвать нищих и убогих своими братьями. Для Него это имя – не метафора. Христос зовет на Свой пир всякого, кто не презрел Его братиков и сестричек, ущербных, униженных, раздавленных жизнью.

Бог не судит нас за то, что мы не заметили Его в нашу первую встречу. Нас судит не Христос, а те меньшие братья и сестры, наши братья и сестры, жизни которых мы не приметили. Они жили рядом, дышали с нами одним воздухом, а мы даже не заметили их жизни и их нужды.

Неужели Господу не интересно услышать на суде о нашей вере, о наших духовных упражнениях, успехах миссии и богословия? Если твоя вера и пост не сделали тебя зрячим, не растопили сердце, не заразили добротой и милосердием, зачем все это? Молитва, пост, богослужения – это средства , помогающие нам стать богоподобными. Быть подобными Богу можно лишь в одном – подражая Его милосердию и доброте, Его нежному вниманию и заботе. В каждом видит Господь своего младшего братика и маленькую сестричку. Так и мы должны смотреть на тех, кто рядом. И если это единственное, о чем спросят на Последнем суде, может, не обязательно мудрствовать и изощряться в теологии, а просто делать добро там, где это возможно? Это ведь так просто и естественно – быть добрым, а значит, богоподобным, быть богом и утешителем для своих близких.

При чем же здесь пост и Пасха? Почему этот евангельский отрывок дается христианам для напряженного созерцания сейчас, за неделю до Великого поста? Потому что Пасха – не моя личная история, не мой личный праздник. Пасха – для всех. Нельзя прийти на пир Царствия самому по себе. Жизнь вечная, в которую вступают праведники, – это и есть пасхальный пир Царствия. Вечную жизнь нельзя наследовать лично, персонально, для себя. Там сядут за один большой семейный стол – братья и сестры, братики и сестрички.

Вечность – не для личного пользования. Вечность надо обязательно с кем-то разделить – с сестрой, с братом, а они не всегда «премудрые и разумные». Чаще всего они – меньшие и умаленные , но и такими их любит Бог и принимает, и усаживает за один стол с «премудрыми и разумными». Евангелие не успокаивает нас, а отрезвляет и напоминает: вот эти люди, с которыми ты видишься каждый день, споришь, возмущаешься, обижаешь, – не с ними ли ты будешь делить вечность, не с ними ли ты сядешь за один стол в доме Отца? Другой вечности – стерильной и безлюдной – Бог нам не обещал. Готов ли ты к такой вечности? Примешь ли ты такую Пасху? Такую ли Пасху ты ждешь?

У ворот рая

Старушка на двух палочках с большим трудом приходит в субботу вечером, в канун Прощеного воскресенья. Ее давно не было. Ей трудно ходить. Но эту службу она не пропустит. Спросите: что ей дома не сидится? И она вам ответит: сегодня последние «вавилоны». Это она про 136-й псалом «На реках Вавилонских». Красивейшее песнопение. Грустное. Трогательное. Его поют в той части службы, когда священники выходят на полиелей – это торжественный момент вечерней службы. Зажигают все светильники, батюшки выходят на середину храма, начинается каждение.

Таких старушек сейчас и не найдешь. Все упокоились. Как их назвать? Может, люди церковной культуры? Тогда уточним: люди церковной богослужебной культуры. Их отличал особый стиль церковного поведения, воспитанный вкус к церковной службе. Когда мы спорим о воцерковлении, этот важный момент всегда ускользает, ему мало придают значения. А потому так режет глаз, коробит слух, когда встречаешь не только простых прихожан, но и священников и епископов, не воспитанных в церковной культуре, с неразвитым вкусом к богослужению.

Вспомнил свое знакомство с «вавилонами». Я был советским школьником и совсем ничего не понимал в богослужении. В тот год к нам в Гомель был назначен епископ – владыка Аристарх, монах лаврской школы, человек горячо любивший и понимавший богослужение, искренний и скромный молитвенник. И вот я вижу привычные действия: владыка с батюшками вышел в центр храма, хор поет величественное «Хвалите имя Господне», началось каждение алтаря. Владыка, покадив алтарь, вдруг останавливается в царских вратах, поворачивается лицом к престолу, и во всей церкви вдруг гаснет электрический свет, и в полном молчании колышутся только огоньки свечей и лампад. И тут хор запел «На реках Вавилонских». Смогу ли я когда-нибудь передать, что чувствовал в тот миг? Может, и не стоит. Лучше пережить это самому, окунуться в эту красоту и молитвенное сокрушение.

Евреи на чужбине оплакивают свою бездомность. Маленький эпизод истории древнего народа, сделавшись предметом созерцания, обратился в образ моей личной бездомности и сиротства. В юности мне казалось, что свет гасят в церкви, чтобы можно было спокойно поплакать, без свидетелей. Плачут епископы, рыдают священники, всхлипывают школьники – все мы обездолены, одиноки, бездомны – просто потерянные дети, потеряшки и сиротки. Плачут, потому что найдены, взяты на руки и согреты.

Наш хор всегда исполнял «На реках Вавилонских» по нотам композитора Крупицкого. Простая музыка. И неповторимая. Но этот псалом поется три раза в году: в Неделю о блудном сыне, в Неделю о Страшном суде и в канун Прощеного воскресенья. Три раза. Это мало. Однако наши церковные бабушки целый год ждут неповторимого, тех молитв, которые поются лишь раз в году.

Старушка на двух палочках привычно осведомилась, будем ли мы сегодня петь «Седе Адам» и стихи по шестой песни канона? Какие тонкие слушатели! Когда-то давно я раздобыл нотные рукописи одного старинного монастыря. Девчоночьи ноты, сказал бы я: вся партитура в витиеватых буквицах с завитками, а по краям цветочки и херувимы, вырезанные из открыток и конфетных оберток, – женщины, хоть и в монашеских одеждах, никак не могут без красоты! Среди рукописных «пиэс» одна сердечно сентиментальная – стихира Сырной недели на «Господи воззвах» «Седе Адам». И мы ее пели. Музыка незатейливая, даже в чем-то примитивная, но чрезвычайно трогательная. И вместе с бабушкой я теперь жду этот вечер и эту стихиру. Теперь мы ее поем просто на шестой глас. Если вы умеете петь «Царю Небесный», значит, знаете этот напев, знаете, как звучит шестой глас. Вот и спойте:

Седе Адам прямо рая и, свою наготу рыдая, плакаше:

Увы мне! Прелестию лукавою увещану бывшу, и окрадену, и славы удалену!

Увы мне! Простотою нагу, ныне же недоуменну!

Но, о раю, ктому твоея сладости не наслаждуся!

Ктому не узрю Господа и Бога моего и Создателя!

В землю бо пойду, от неяже и взят бых.

Милостиве Щедрый, вопию Ти: помилуй мя падшаго.

Правда, красиво? Вот вам и упражнение в созерцании. Стихира – одна из многих. Она помещает слушателя у ворот рая, настраивает его зрение на созерцание этих навсегда захлопнувшихся дверей. Мы не просто смотрим глазами Адама, поем его голосом, плачем его слезами, но понимаем, чувствуем сердцем, что эта история – про меня, это моя трагедия – семейная и личная. Адам сидит напротив райских дверей и оплакивает свою наготу и бездомность, тоскует по дружбе с Богом, по тому дару простого непосредственного общения со своим Отцом, который он утратил навсегда. Теперь его судьба – земля и прах. И старинная партитура кричала пронзительным аккордом: «В землю бо пойду!» и едва слышным пиано: «от неяже и взят бых».

Стенания Адама пронизывают все богослужение этого дня. И по шестой песни канона утрени выходит канонарх и торжественно и внятно читает кондак и четыре строфы икоса, а хор к каждой строфе поет трогательный припев голосом Адама: «Милостиве, помилуй мя падшаго». Только раз в году звучит Адамов плач. Этим плачем начинается Великий пост. Поэтому люди церковной культуры так боялись пропустить этот зачинательный аккорд постного богомыслия.

Пост начинается с созерцания дверей, а потому первый день поста – Прощеное воскресенье. Поститься еще не начали, но уже погрузились в богомыслие. И предмет размышлений – двери рая.

Как же по-разному можно мыслить двери: двери, в которые ты вот-вот войдешь, – это не те же двери, из которых ты только что вышел, оставив надежду когда-нибудь вернуться.

Пост начинается и заканчивается у дверей. Путь Великого поста – от дверей Адамова рая до дверей Христова Гроба. Не стучитесь. Не пробуйте открыть. Секрет в том, что у рая вообще не должно быть дверей. Поэтому их просто выломают. Изнутри.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Неизбежность Пасхи. Великопостные письма (архимандрит Савва (Мажуко), 2018) предоставлен нашим книжным партнёром -

«В камере Ильич не только писал на полях классических книг, но и усердно клал земные поклоны, чем приводил в замешательство своих тюремщиков». Зачем это было нужно Ленину и для чего кланяемся до земли мы? Архимандрит Савва (Мажуко) продолжает писать письма читателям «Правмира», рассказывая о невероятной красоте и смысле Великого поста.

В детстве с интересом читал биографию Ленина. Это был легкий увлекательный детектив о том, как Ильич ловко обходил царскую охранку. Тюремные будни вождя дышали спокойным уютом, а чернильница из хлеба и молока будила здоровый пролетарский аппетит. Там в камере Ильич не только писал на полях классических книг, но и усердно клал земные поклоны, чем приводил в замешательство своих тюремщиков. Известно - безбожник!

Ленин обнаружил, что земной поклон - это лучшая зарядка для всех групп мышц. И не сомневайтесь, кланялся он не ради молитвы. Просто делал гимнастику. Так я впервые узнал о земных поклонах. От Ленина.

Второй эпизод - замечательный «Нахалёнок», рассказ Шолохова. Восьмилетний Мишка, маленький и озорной, «озвучивал» поклоны благочестивого деда - звонко стукал в стенку, как только голова деда касалась пола.

Вот мое первое впечатление от земных поклонов: нечто нелепо-забавное, с шутовским звоном головы о дощатый пол. Так нас видят нецерковные люди.

Архимандрит Савва (Мажуко). Фото: Ефим Эрихман

Не все. Многие. Обижаться не следует. Рассматривать свою жизнь под новым углом зрения - полезное духовное упражнение. Нас так видят? Это повод разобраться: что мы делаем, с какой целью, кто все это начал, надо ли продолжать?

Для современного горожанина земной поклон смотрится ненужным излишеством и архаизмом. Есть у меня приятель из «сочувствующих». Любит церковную службу, но сознательно не ходит в храм, когда следует класть земные поклоны. Большой ценитель умно-сердечной молитвы.

Что там у вас? Первая седмица? Без меня. Приду в субботу. Все эти метания создают глупую суету, отвлекают, выматывают, мешают молиться. Не надо так улыбаться. Эти ваши упражнения еще и порождают особый вид благочестивого тщеславия, тончайшего лицемерия и самообмана. Время поклонов прошло, как вы не понимаете? Богу не нужны поклоны. Бог есть Дух, и служить Ему нужно не телом, а душой и поступком.

Почему бы нам, действительно, не отменить этот неэстетичный обряд?

Но мне сложно представить Великий пост без земных поклонов. Один из первых признаков постной службы - молитва святого Ефрема Сирина.

Красивейшая. Трогательная. Живая.

«Господи и Владыка живота моего!
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй мне рабу Твоему!

Ей, Господи Царю!
Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего,
Яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Влюбился я в эту молитву сразу, в первый год церковной биографии. Правда, не из-за поклонов и глубокого содержания, а просто потому, что батюшка только эту молитву читал «человеческим» голосом, без обычной богослужебной манеры.

В этом тексте все так просто и ясно, что, кажется, даже ребенку не нужно объяснять. Все про нас, все про жизнь, ничего лишнего.

Но молитва еще и динамична. Она разбита на три прошения, и после каждого следует класть земной поклон. Потом следуют двенадцать поясных с молитвой «Боже, очисти мя грешнаго», и повтор - теперь полностью с одним земным поклоном.

Читать эту молитву постом с поклонами предписывает Типикон - так называется «страшная» церковная книга, в которой запечатлен весь устав нашего богослужения. Однако предписания Типикона отличаются от современной практики. В древности кланялись иначе.

Во-первых, молитва святого Ефрема - тайная: «И посем, воздевше руце, молимся во своей мысли, глаголюще в себе молитву святаго Ефрема». То есть этот текст следует говорить про себя, безмолвно, так же, как, например, священник читает во время шестопсалмия особые светильничные молитвы: прихожане слушают шесть псалмов, а батюшка молится по своей книжечке. На Афоне молитву святого Ефрема читают молча. Но ведь нехорошо такую чудесную молитву произносить про себя, поэтому наши предки положили оглашать ее всем храмом.

Немного иначе совершался в древности и сам земной поклон. Сейчас мы кланяемся так: не торопясь полагаем крестное знамение и опускаемся на колени, склоняя голову. «Страшная книга» тоже говорит о голове: «И сотворив молитву, творит поклон великий, елико можно главою до земли довести». Так что дед Нахалёнка делал все согласно уставу. Однако этот устав ничего не говорит о крестном знамении. И это не должно нас удивлять. Вместо крестного знамения в древности был широко распространен другой сакральный жест - воздеяние рук : «И посем, воздевше руце , молимся во своей мысли, глаголюще в себе молитву святаго Ефрема».

Это «воздеяние рук» сохранилось в наше время только как литургийный жест священника, например, во время Херувимской песни или евхаристического канона. В древности, совершая поклон, христиане поднимали руки к небу, устремляя взор ввысь, а затем без крестного знамения падали на колени, касаясь лбом земли. Воздеяние рук на молитве не есть изобретение христиан. Этот религиозный жест универсален, как и поклоны. Воздевали руки и преклоняли колени практически во всех развитых религиозных традициях. Достаточно вспомнить знаменитый тибетский поклон.

Молитву с поднятыми к небу руками поминает даже апостол Павел: «Желаю, чтобы на всяком месте произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения» (1 Тим. 2:8).

Древность знала и более глубокий поклон, когда молящийся простирался ниц всем телом, раскидывая руки крестообразно. Сейчас этот вид поклона сохранился только в монашеском постриге.

Устало спросим: зачем это все? Неужели Богу нужны наши поклоны?

Нужны. Потому что нашему Отцу дорого все, что мы делаем искренне и от всего сердца. Ведь это так естественно, когда молится душа, когда чувства переполняют сердце, запечатлеть этот избыток сердца в священном действии, явить этот избыток, дать ему излиться в телесном проявлении, позволить ему воплотиться.

Молитва - действие глубоко таинственное и личное. Избыток сердца вовлекает в молитву тело. Но бывает и наоборот: молящееся тело заражает молитвой душу, будит ее.

Человек един и неделим. Если ты помолился телом, но не сумел разбудить душу, ты все-таки помолился. Молилось тело. Это тоже немало.

Этот надежный путь от тела к душе хорошо знают опытные педагоги. Станиславского вряд ли можно назвать церковным человеком, но однажды, пытаясь добиться от своего актера «тяжелой» интонации в монологе, он заставил его на репетиции держать в руках громоздкий стул. Эта тяжесть в руках помогла актеру понять и поймать нужную интонацию. Он шел от тела к душе. Если дремлет душа, самое простое - попытаться разбудить ее через тело. Поэтому старинные учителя много работали над осанкой учеников, их манерой держаться, правильно ходить, сидеть, вести себя за столом. Нельзя этот метод переоценивать. Не следует и недооценивать.

Церковная молитва творится не только умом и сердцем, но и телом. Это одно из духовных упражнений. Духовных - несмотря на вполне физическое действие.

Допускаю, что монахи, создававшие наш богослужебный устав, предписали земные поклоны из практических соображений: на слишком длинных службах богомольцы нуждаются в естественном приободрении, и тут поклоны весьма кстати. Эту ценность поклона и заметил проницательный Ильич.

Однако есть люди, которым поклоны только мешают. Это нормально, ведь мы все разные. Для них гораздо лучше стоять спокойно и не отвлекаться. Что ж, - «это свободная страна»! - и, я думаю, никто не вправе требовать от таких людей исполнения всех поклонов и крестных знамений. Церковное богослужение ценно именно тем, что здесь у каждого может быть свой молитвенный ритм, вполне допустимый и законный, если он не мешает другим. Единообразие - не синоним единства. Можно молча сидеть на стульчике в темном уголке церкви, а перед Богом непрестанно стоять на коленях и оплакивать свою жизнь. Одного человека избыток сердца заставляет замереть, другого - побуждает к действию. Оба - правы. Каждый - стоит или падает на колени - стоит и падает перед своим Отцом, Который у нас один.

С Триодью я познакомился, когда мне было шестнадцать. Она была несколько старше, что только шло на пользу нашим отношениям. Сначала я только слушал, и это было божественно, но чтобы увидеть ее своими глазами, мне пришлось пробраться на клирос, выдав себя за певчего, и с тех пор мы не расстаемся, потому что глупо и преступно отлучать себя от такой красоты.

Триодь – это книга. Церковная. Богослужебная. Свое исключительное внимание я всегда отдавал Триоди Постной, несколько пренебрегая ее сестрой, Триодью Цветной. Постная Триодь – книга, содержащая в себе песнопения Великого поста, от недели о мытаре и фарисее до Великой субботы.

Откуда читают Великий канон? Из Триоди.

Где берут певчие стихиры для постной службы? Из Триоди.

Однако клуб почитателей и читателей этой книги невелик. Дело в том, что богослужебные книги не читают, их используют в богослужении. Они, собственно, никогда и не воспринимаются как книги. Вы ведь не будете относиться серьезно к телефонному справочнику или таблицам Брадиса, это просто нужные и полезные издания , но книгами их не назовешь. И от этого мне немного грустно.

Потому что Триодь – больше, чем функция в колесе богослужения. Эту книгу можно читать. У нее есть свой голос и биография.

Слово «триодь» разгадать очень просто: числительное «три» и существительное «ода», то есть «песнь», сложенные вместе, дают традиционный перевод «трипеснец» – так называют великопостный вариант самого главного песнопения утрени, состоящего из трех песен, трех од. Пытливый ум на этом не остановится и разразится целым фонтаном вопросов: кто написал эти оды, кто предписал их петь в церкви, кто собрал в одну книгу, по какому принципу, какое нам до этого дело и так далее.

Триодь – сборник богослужебных текстов. Именно сборник. Когда мы говорим, что святые отцы написали книгу и клятвенно завещали нам ее читать, рисуется яркая, но наивная картина собрания старцев в нимбах, седых и строгих, которые только что дописали пухлый фолиант и впились взорами в тысячелетнюю даль, пытаясь разглядеть, есть ли у потомков совесть.

Триодь появилась на свет не сразу. Ее сочиняли более тысячи лет, а поскольку народ, способный прожить тысячу лет, давно перевелся, следует предположить, что у Триоди был не один автор, а более десятка. Нам известна другая книга, которая тоже является сборником и писалась невообразимо долго. Это Библия. Это удивительные, чудесные и прекрасные книги, что вовсе не значит, что они слетели с небес в завершенном виде. У Триоди, как и у Библии, есть своя биография.

Современному русскому человеку бывает непросто слушать богослужение греков: поют не заунывно, читают по-восточному, сама манера и характер службы для нас чужды и непонятны. А ведь это наши современники и единоверцы. Они живут в пространстве своей культурной традиции, что не делает их ни более, ни менее православными. Если бы мы оказались во времена древнего православия, в те годы, когда жили так горячо почитаемые нами святые – святитель Николай, святитель Спиридон, святой Иоанн Златоуст или, чуть ближе, преподобный Иоанн Дамаскин – не уверен, что большинство из нас приняли бы их за православных, так все было иначе в богослужебном и бытовом устройстве.

Сейчас на наших клиросах – одинаковый и привычный набор книг: Часослов, Минеи, Октоих, Псалтирь. Есть даже «страшная книга» Типикон и не менее жуткая «Богослужебные указания» (никогда не читайте на ночь!). У наших предшественников было не так. Книги были не функциональными, а жанровыми: стихиры были в стихирнике, кондаки в кондакаре, паримии в паримийнике, тропари и каноны в тропарионе. Однако со временем ради удобства стали появляться единые богослужебные своды. Так где-то в восьмом веке появились первые Триоди.

Появились – это надо произносить с оговоркой. Почти у каждого монастыря была своя Триодь, то есть из массы тропарей и канонов каждая обитель отбирала свои тексты. Их не просто выбирали, но создавались и свои собственные тексты. Из сложившихся традиций, конечно же, выделились самые сильные и удачные версии. Девятый век – время расцвета церковной гимнографии. Появляется корпус богослужебных текстов преподобных Феодора Студита и Иосифа Песнописца, и в основу современной Триоди легли две разные Триоди, написанные этими поэтами. В триодные сборники в разное время и в разных монастырях включались тексты и других авторов.

Самая древняя молитва Триоди известна нам по панихиде. Это икос «Сам Един еси бессмертный», написанный еще в пятом веке неким Анастасием, который и подумать не мог, что его произведение будут использовать в заупокойных целях в неизвестной северной стране. Кондак «Душе моя» был написан прп. Романом Сладкопевцем для Страстной седмицы по поводу предательства Иуды, но оказался накрепко связанным с Великим покаянным каноном прп. Андрея Критского, тексты которого тоже вошли в Триодь без ведома автора.

Были и другие поэты, удивительные и трогательные. Но у меня как читателя есть свои любимые произведения. Они написаны женщиной, и это тоже один из невероятных моментов биографии Триоди. Инокиня Кассия жила в девятом веке. Была знакома с прп. Феодором Студитом, состояла с ним в переписке, основала монастырь. Ей принадлежат самые трогательные, на мой взгляд, песнопения Триоди, и это, прежде всего, стихира Великой среды «Господи, яже во многи грехи впадшая жена». Она же участвовала в написании канона Великой субботы «Волною морскою». А вот стихира, которую вы найдете в самом начале Триоди, в неделю о мытаре и фарисее:

«Вседержителю Господи!
Вем колико могут слезы:
Езекию бо от врат смертных возведоша,
грешную от многолетных согрешений избавиша,
мытаря же паче фарисея оправдаша!
И молюся: с ними причтав, помилуй мя».

Это тоже творение инокини Кассии. Она писала не только текст, но и музыку к своим стихирам.

Представляете? – Девятый век. «Темные века». Жестокость и шовинизм. А в богослужебную книгу попадают произведения женщины, и это никого не смущает.

Инокиня Кассия – почитаемая святая. Ее очень любят греки. Но в Триоди есть тексты, написанные не только святыми, и не всегда монахами. Одна из моих любимых стихир, которую поют в Неделю Крестопоклонную, «Днесь висит на древе» – сочинение императора Константина Порфирородного. Другой поэтичный монарх, Лев Мудрый, оставил стихиру субботы Лазаревой «Душеполезную совершивше Четыредесятницу».

Самое удивительное, что в нашей Триоди есть и творение императора-еретика Феофила – стихира «Изыдите языцы», которую мы поем в Вербное воскресенье. Это тем более любопытно, что по преданию инокиня Кассия была в числе девушек, которые участвовали в царских смотринах, она могла стать женой Феофила, но вышло иначе. И вот эти два несходных поэта теперь живут на страницах Триоди.

Почему не изгнан император-еретик? Потому что Триодь создавалась не группой цензоров, а стихией объективного культурно-исторического процесса – так это называют у нас в Гомеле. Если текст хорош и берет за душу, зачем же его изгонять?

Славянская Триодь появилась в десятом веке. Но уточню: это была одна из Триодей. Новые редакции и новые тексты проникали в Триодь вплоть до пятнадцатого столетия. А конец этой пестроте и разнообразию был положен эпохой книгопечатания. Глобализация началась с первой печатной книги, в том числе и церковная глобализация. В 1522 году в Венеции была отпечатана первая греческая Триодь, которая сделала все частные монастырские Триоди «неконкурентоспособными». Теперь у нас есть одна Триодь – одинаковая для каждого храма и обители.

Конечно, жаль, что огромная масса уникальных песнопений и молитв так и осталась в рукописях.

Но наша Триодь – это огромное утешение, молитвенная и даже эстетическая поддержка для современного христианина.

Только немного грустно оттого, что придут новые «Студиты» и «инокини Кассии», которые напишут что-то такое прекрасное и невероятное, что их потомки освежат свои души чистой музыкой их поэзии, а мы этого не увидим.

Святой Василий Великий никогда не слышал канона Андрея Критского.

Святитель Николай ни разу не совершал выноса Плащаницы в Великую пятницу.

В церкви, где служил святой Спиридон, никогда не пели кондак «Душе моя».

Может быть, мы мало видели, и жизнь наша не так благочестива, но живем мы в хорошее время и у нас есть то, чего были лишены наши святые предки.

Триодь – источник радости и учебник молитвы.

Триодь – плод великопостного богомыслия и камертон, по которому мы проверяем подлинность нашего молитвенного опыта. Хорошо не только слушать Триодь в церкви, но и читать постом в тишине келлии или кабинета. И что-то подсказывает мне, что клуб читателей и почитателей Триоди год от года будет только увеличиваться.

Архимандрит Савва (Мажуко) - родился и вырос в Гомеле в нецерковной семье. Однако пришёл к Богу после прочтения книги о Сергии Радонежском.
В 1995-м в Свято-Никольском мужском монастыре в 19-летнем возрасте принял монашеский постриг. В том же году был рукоположен во диакона и священника иеромонаха). В 2013-м был возведён в сан архимандрита.
Образование получил в Московской духовной академии, Православном Свято-Тихоновском университете и Общецерковной аспирантуре.
Отец Савва - широко известный публицист, богослов и проповедник.
Регулярно пишет для портала pravmir.ru.
Автор программы «Свет невечерний» на православном телеканале «Союз».
Занимает должность проректора по учебно-методической работе библейско-богословских курсов Гомельской епархии, а также читает лекции по предмету «Основы христианской культуры» на филологическом факультете Гомельского государственно-го университета.

Предисловие

Церковная публицистика - занятие скучное. Здесь всегда очень тесно. Не развернуться. Все наши журналы, газеты и сайты начинают ярко и порывисто, а потом принимаются дремать и «сдуваться». Журналисту нужен размах и свежесть темы, а в мире Православия все предзадано и предписано. Нет, не зорким цензором, а просто - церковным календарем. И мы кружим в этом календаре, словно лошадка на арене - каждый раз одни и те же темы, лица, вопросы и допросы.

Откройте любое церковное издание: проповедь на текущий праздник или евангельское чтение. Хороших авторов в этом жанре немного, еще меньше сюжетов, на которые они пишут, ведь все из Писания, а это одна книга. Церковные новости вращаются тоже вокруг календаря: юбилеи, праздничные службы, концерты по случаю, конференции по поводу. Все предсказуемо в буквальном смысле - чаще всего опытному журналисту удается пред-сказать и даже пред-писать, что и как будет сказано и написано.

Есть еще целый спектр «духовных» тем. Здесь чаще всего про борьбу - со страстьми, с детьми, мужьями, масонами. Вот видите, уже начинаю шутить. И в этом нет криминала. Шучу, но не критикую. Церковная жизнь консервативна по самой своей природе, и календарная определенность и предельность - это хорошо и правильно. А то, что нам бывает тесно, на самом деле должно стимулировать автора к оттачиванию мастерства, к творческому усилию, чтобы даже в игольные ворота церковной предопределенности вводить и выводить чудесных зверей.

Как досадно, что для многих эта красота сокрыта! Своим ученикам я всегда рассказываю, на что обратить внимание в той или иной службе, какие тексты прочесть заранее, какого момента службы ждать с трепетом и восторгом. Ведь многие потрясающие церковные песнопения исполняются всего лишь раз в год, и как же жалко их упустить! Поэтому есть нужда в некоем «путеводителе по Великому посту».

И главное. Мне очень хочется хоть как-нибудь облегчить участь «мучеников поста», людей, которых покалечил постный церковный опыт только потому, что они «подцепили» его в искаженном и неподлинном виде. Таких людей я видел немало, и сам был в их числе. Это жертвы недоразумения и злоупотребления, которое никак не отменяет употребления.

Поскольку я сам не люблю систематического изложения, - дремлю и зеваю, - то наиболее приемлемым жанром для «науки постной красоты» я избрал письмо. Это будут постные письма. Не знаю, сколько их будет, кто их будет читать, будут ли ответы?

«Вы пишите, живописцы, вам зачтется! Я потом, что непонятно, объясню».

Весь список