"Друг мой Аркадий, об одном прошу тебя: не говори красиво!". «Друг мой Аркадий, не говори красиво
М. Ю. Лермонтов наверняка оценил бы по достоинству такое чудесно-вольное обращение с его «Демоном».
А это и не «Демон» вовсе — а городской романс «Очаровательные глазки». С небольшим таким «демоническим» уклоном. Образец «высокого штиля» городской мещанской речи.
Городская мещанская речь конца 19 — начала 20 века — явление уникальное. Везде слышны ее отголоски — и в цыганском романсе, и в и столь любимом нами до сих пор городском «жестоком» романсе и шансоне. Она вобрала в себя и элементы высокой поэзии, и наукообразие, и профессиональный арго, и блатную лексику.
Широко и повсеместно распространилось это явление в середине 19 века, после отмены крепостного права, когда мещанское городское сословие, уже «красиво говорящее», пополнилось выходцами из деревень, желающими приобщиться к «цивильной жизни» и «высокому слогу» и тоже выражаться красиво, поднабравшись умных оборотов «от бар и от городских», со своей обыденной речью при этом не расставаясь.
Практически все русские писатели отдали дань этой колоритной городской речи — и , и Бунин, и , и Телешов и, немного позже, . Вспомним чеховского «Умного дворника»: «Не видать в вас никакой цивилизации. Потому что нет у вашего брата настоящей точки». Трогателен обер-кондуктор Стычкин, желающий сочетаться «узами Игуменея», и конторщик Епиходов, «совершенно приведенный в состояние духа». И все это — не с потолка, а из гущи тогдашней жизни.
А вот действительные курьезы вывесок: «Трактир Приют весны с крепкими напитками», кавказский трактир «Не уезжай голубчик мой», «Оккультист. Очки, пенсне, лорнеты, Ш. Б. Гуревич» «Моды и десу Адель Карловна», «Парикмахер мусью Жорис-Панкратов», «Мед и лимонад-газес месье Филиппа Байкова», «Профессор шансонетного искусства Андрей Захарович Серполетти». Прямо сразу хочется шансонетного искусства и канкана в профессорском исполнении.
Из высказываний, приведенных Е. П. Ивановым, специально для милых дам, увлекающихся кулинарией: «Телятина — невинность в обеде меню», «Упоение и магика с осетриной в галантире».
Высокий парикмахерский «штиль»: «Натура природы живого существа ваша прическа. Сплошное колебание всех семи чувств натуры». Парикмахер тех времен — вообще существо чувствительное, галантерейное и красоту ощущает как никто. «Ах, какое усовершенство природы и искусства их в натуре декольте».
«Я слышал чудное преданье,
Что есть волшебница одна,
Дано Мерседа ей названье,
А жизнь ее для нас темна
», — «парикмахерский» романс.
Писари: «Бокс, изволите ли знать, оскорбление действием с повреждением анатомической части организма»; «Он, государи мои, рассуждением в жизни помер от веревки».
Этот «красивый штиль изъяснения» наиболее полно проявил себя в городском романсе — о жестокой или неразделенной любви, со «страстями в клочки», частенько с предательствами и «смертоубивствами».
У городского романса, перешедшего в «уголовный романс» и далее — в городской шансон и авторскую песню, была своя символика.
Например, имена. Маруся, Маруська, Манечка, Аничка — объект любви неразделенной или жертва любви трагической. Манька — предательница, изменница. Нинон, Нинета — легкомысленная воздушная кокетка. Ванька — герой-любовник, изменник и разлучник (со времен еще «Ваньки-ключника»), Саша или Сережа — друзья героя или благородные любовники. Поль или Жан — фигура трагическая, загадочная и инфернальная. Частенько не понимает сам себя.
«Он некрасив, но очень симпатичен.
В его устах сквозит любви привет.
В речах всегда был Поль нигилистичен,
Дарил Марьете из цветов букет.
Он объяснить страданий был не в силах,
И в день один он порешил с собой.
В висок наставил дуло револьвера
И кончилася жизнь, разбитая карьера
»
Как правило, обозначено место действия, часто экзотическое. «В далекой солнечной и знойной Аргентине», «Есть в Италии маленький дом», «Про Барцелону вы знавали? Там андалузка есть одна» (Эта традиция сохранится и позже: «Три красавицы чудес шли по улицам Мадрида…», «В Кейптаунском порту, с какао на борту „Жанетта“ поправляла такелаж»).
Итак, «Маруся отравилась, в больницу повезли»… Или того драматичнее, правда, и существенно попозже: «Маруська сразу смекнула, что дело пойдет хужей. И в грудь себе воткнула шашнадцать столовых ножей. Маруську в крематорий на тракторе везли, а Ванька — ейный хахаль — шел с флагом впереди».
Как правило, в ситуациях безвременной и трагической кончины главной героини герой-любовник впадает в раскаяние и самобичевание: «Всю жизню тебе я испортил, за все отвечу я сам. Отсыпьте, пожалуйста в по ртфель, мне пеплу четыреста грамм». В случае же любви неразделенной начинает угрожать самоубийством.
«Ангел Аничка прелестный,
Вам стишочек я пишу,
С сувенирчиком чудесным
Вам его преподношу.
Ах, возьмите эту розу
И идите в чудный сад.
Я из сердца вырвал занозу
И весьма свободе рад.»
«Извините, если стансы
Ваш нарушили покой.
Извините, если волны
Скроют труп мой под рекой»
«Вчера на почте был, письмо ваше читал
И со слезой горячей святым словам внимал.
Голубочек Вы, Нинета,
Клетка — к вам моя любовь.
Моя песня вся пропета,
Не начну ее я вновь.»
В общем, «и от стрелы того Амура во мне горит любви фигура».
Городской романс и мещанская речь тех времен очень вдохновили нынешних постмодернистов — и это радует. Хочется, очень хочется чтобы все это, милое, смешное, уникальное и трогательное, не ушло, не кануло, не забылось… Такой мощный культурный пласт — живой и до сих пор трогающий душу, заставляющий улыбаться… Почему бы иногда и не «говорить красиво?»
«Все-таки я не субъект какой-нибудь, и у меня в душе свой жанр есть…» А у вас?
. Ирон. Выражение из романа И. С. Тургенева "Отцы и дети" (гл. 21 - 1862): "Посмотри, - сказал вдруг Аркадий, сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое - сходно с самым веселым и живым". - "О друг мой, Аркадий Николаич! - воскликнул Базаров. - Об одном прошу тебя: не говори красиво". Этой репликой иронически оценивают излишнее красноречие, особенно если от говорящего требуется точность, простота и логичность рассуждений. ...г. Костомаров, придающий такое огромное значение простоте и непосредственности в поэзии, сам даже в презренную прозу вставляет самые диковинные орнаменты; например: "сгустившиеся туманы романтизма"... "благоухают всею свежестью цветка и звенят, как серебряный колокольчик". О друг мой, Аркадий Николаевич, не говори красиво! Д. И. Писарев, Поэты всех времен и народов. Так вот. главное, не заводись. Не увлекайся вином и женщинами. Не потому, что шпионки... - Ох. Аркадий, не говори красиво. Сами все знаем, - Сашка поднял свой стакан. - Пошли. За дружбу! Народов и развивающихся стран! В. П. Некрасов. Маленькая печальная повесть. Часто при чтении книги г. Волынского нам хотелось воскликнуть словами Базарова: "друг мой, Аркадий Николаевич, пожайлуста. не говори красиво!" Г.В.Плеханов. Судьбы русской критики, I. - В этот прекрасный летний вечер мы собрались в студии, молодые, красивые, остроумные... - Друг мой, Аркадий Николаич, не говори красиво! Ведущие открывают вечер, на котором предполагается состязание двух команд КВН. Запись 1997г. Проявления безвкусицы многолики. Вот власти небольшого городка переименовывают обыкновенные автобусные остановки в "Павильоны ожидания". Не ты ли это, друг Аркадий, которого просили не говорить красиво? Между прочим, павильоны те не стали чище и малолюднее. Нашелся Аркадий и в общепитовской столовой: в меню ее появилась котлета "Нежность", явив собой безвкусицу уже в буквальном смысле. Пр.. 13.017.87. О ДРУГ МОЙ, АРКАДИЙ [НИКОЛАИЧ], НЕ ГОВОРИ КРАСИВО* * *
Все дальнейшее случайностью не было, хоть я и не понимала этого. Под каким-то нелепым предлогом меня уволили из клуба. Я заметила, что некоторые знакомые, встречаясь с которыми где-нибудь на улице, болтала о всяких пустяках, начали меня сторониться. Это не были мои приятели, и перемена в их отношении меня не занимала. Вдруг я узнала, что тех, с кем я более плотно общалась, вызывают на беседу в Даугавпилсский отдел Комитета Госбезопасности. Один из них мне позвонил перед визитом в КГБ. Вечером он был до полусмерти пьян и еще больше испуган. Меня «успокоил»: мол, про стихи Бродского и поэму «Реквием» Ахматовой, а также про статью Солженицына «Жить не по лжи» он ничего им не сказал. А что сказал? Да, так, набрехал что-то про мой моральный облик! Я и не думала, что незамысловатое вранье, эта мелкая грязца отзовется такой болью! Зачем ему это было нужно? Чтобы «те» его считали своим и не вздумали подозревать в вольномыслии?! Это осталось для меня загадкой, которую теперь уже и не разгадать - того человека давно нет в живых. И я давно простила его. Легко прощать тех, с кем тебя немногое и связывало!
Вся эта история начиналась осенью 1974 года, под шуршание осенней листвы и холодных дождей. Только в конце мая 1975-го вызвали и меня.
Моим институтским преподавателям влетело на ежегодной педагогической конференции за мою политическую неблагонадежность – и я заметила, что кое-кто из них, увидев издали меня, быстро переходит на другую сторону улицы. Чтобы не здороваться... Среди них не было ни одного из тех, кто был бы для меня нравственно авторитетен во время моей учебы в Даугавпилсском пединституте, и потому мне не было больно. Хотя именно тогда я поняла, что значит «перестать уважать человека».
Но я все еще не понимала, что уже сделала свой выбор. Я просто не хотела жить в Даугавпилсе – и уехала в Ригу. Работала, где попало, чтобы оплачивать крышу над головой. Писала стихи, ходила на различные семинары и митинги. Однажды повезло. Меня приняли на работу в ведомственную газету «Железнодорожник Прибалтики». В марте 1980 года литстудия при Союзе писателей Латвии послала меня на семинар молодых литераторов Северо-Запада в Ленинград.
В первый же день я позвонила по номеру, который дал мой друг, прекрасный поэт, в те времена еще живший в Риге, Владимир Френкель. Так я познакомилась с философом Татьяной Горичевой и писательницей Натальей Малаховской, которые вместе с известной правозащитницей Юлией Вознесенской готовили первый выпуск неофициального женского журнала «Мария». Договорились о встрече в церкви за городом. Помню ожидание на станции метро, поездку на поезде на станцию со смешным названием «Лисий Нос»... Мои статьи и стихи заинтересовали их – и я начала активно сотрудничать с журналом. Писала под псевдонимами о развращающих условиях советских рабочих общежитий, о женской бездомности – короче, о том, чего в стране «победившего социализма» по идее не могло быть. Однако в реальности именно с этим я и встречалась, особенно в то время, когда жила и работала в рабочем общежитии одного из заводов в Риге.
Накануне Московской Олимпиады все три редактора были высланы из СССР. Перед отъездом Наташа просила меня включиться в редакторскую работу. И я согласилась. Дважды в месяц моталась в Питер, чтобы готовить к печати статьи, собранные остальными двумя редакторами. Журнал составлялся в Ленинграде, потом через дипломатические каналы его перевозили во Франкфурт-на-Майне и издавали в издательстве «Посев». Вышли всего три номера.
Философские дискуссии, статьи о женщинах в условиях политических репрессий, явная христианская настроенность в противовес марксистской морали – все это не могло не привлечь внимания властей к журналу. Одна из соредакторов, Наталья Лазарева была арестована и получила срок. По Ленинграду прокатились обыски. Найдены были и мои тексты. Поскольку я жила далеко, то на меня вышли уже после процесса Лазаревой. Вызвали на допрос в Рижский КГБ только в конце 1982 года. Доказать редакторство не сумели, да и статьи – не все.. Я подписала предупреждение, что в случае продолжения враждебной деятельности, которая заключалась в публикации «клеветнических фактов», против меня будет возбуждено уголовное дело по соответствующей статье. И должна была уехать из Риги. Отделалась «всего лишь» запретом на профессиональную деятельность в журналистике. Следователь Виктор Минаев обещал мне, что запрет на профессию будет пожизненным. Но ошибся. Наступило время Латвийского Пробуждения. С 1989 года меня приняли на работу в газету Народного Фронта Латвии «Атмода»/ «Балтийское время». Это было лучшее время! Я была свободна в высшем понимании этого слова. Мы писали о том, что считали интересным и важным так, как считали правильным! У меня появились и противники, и союзники. Причем, среди первых оказались и многие из тех, с кем была дано и близко знакома. Это было горько! Моя приятельница Анечка Кондрашова тогда напрямик сказала, что не будет со мной больше общаться, потому что я «продалась фашистам и работаю в «Атмоде». Больше я ее даже случайно не встречала, хотя Даугавпилс – город не очень большой. Нигде не пересечься сложно!
Были и другие потери. На фотографиях в семейном альбоме я одета в платья, сшитые Элеонорой Викентьевной Коваленко, многолетней приятельницей нашей семьи. В Латвию ее привезли родители, латышские коммунисты, которые бежали из страны после того, как еще в 1919-ом пытались создавать колхозы. Так вот, эта милая женщина и великая рукодельница была активисткой советского «Интерфронта». Кажется, она там была единственной латышкой – и ею в «Интерфронте» ужасно гордились. Она выступала на митингах, раздавала какие-то листовки... Все происходящее напоминало глупый фильм. Но это была наша жизнь!
Позже, уже в независимой Латвии, перешла в новую газету «Латгалес Лайкс» - она издается в Даугавпилсе и по сей день. Писала об исторической крепости, которую начальство военной части растаскивало на личные хозяйственные постройки. О судьбе старинного польского кладбища, после войны превращенного в городскую свалку – в 1992 году горожане очистили эту территорию, местные скульпторы на свои деньги соорудили там памятный крест. И моя статья была приурочена к открытию памятника. Мы с коллегами возвращали из исторического небытия то, что было на полвека из общественного сознания вычеркнуто. У нас был отличный фотокорреспондент, Валерий Иванов. Он любил ловить фотообъективом жизнь врасплох. Случались обиды. Некий полковник устроил скандал, увидев на фотоснимке в газете свой особняк, стены которого выложены камнями из исторической Динабургской крепости...
Мне самой открывались пласты жизни, которых не принято было касаться и о которых некому было рассказывать. В этих новых условиях открывались какие-то новые факты. В то же время рождались слухи, которые корежили людям жизнь. Пришел ко мне в редакцию старый человек. После того, как его фамилия была обнародована среди палачей, подписавших расстрельные списки в Рижской тюрьме в 1949 году, семья отказалась от него. И старые друзья – тоже. Он битый час показывал мне какие-то справки и говорил, что был в той расстрельной комиссии только переводчиком... В газете мою статью напечатали. Помогла ли она ему – не знаю... Но теперь очень боюсь разного рода люстраций – этого обоюдоострого оружия истории! Мне лично больно стало уже в 1992 году был принят первый закон о гражданстве Латвии – точнее, о немедленном возвращении его гражданам первой Латвийской Республики, до 18 июля 1940 года. Мне, привезенной в страну после войны, там места не было. И я сделала очередной выбор. Я эмигрировала в Германию в 1993 году вместе с сыном, которому в то время было девять лет. Я оставила Латвию, где прожила к тому времени 40 лет, которую любила, знала и считала единственным своим домом. До сих пор не могу решить, правильно ли поступила. Однако это был мой выбор! Меня же не выдавливали из страны под угрозой ареста, как моих подруг из неофициального женского журнала «Мария». Просто я поняла, что мое непосредственное участие в латвийской «цветочной революции» окончилось.
* * *
Через пару лет узнала страшную новость. Мой коллега, фотокорреспондент «Латгалес Лайкс» Валерий Иванов еще в середине 1990-х погиб при очень странных обстоятельствах. Судмедэксперты квалифицировали его смерть как самоубийство.Но все знакомые до сих пор вспоминают, что все тело покойного носило следы страшных побоев... Теперь мы вряд ли когда-нибудь узнаем, как на самом деле погиб этот веселый и бесстрашный человек, который так любил жизнь и так умел ее запечатлеть в самых неожиданных проявлениях!..
Многие из тех, кто в то время принял дело латвийской независимости как свое собственное, сегодня не готовы ответить на вопрос, стоило ли это всех надежд и сил. Азарт революции во многих городах разрушил целые промышленные комплексы. Ей, революции было наплевать на экономическую выгоду, поскольку экономика была завязана на старые связи советского времени. Десятки, если не сотни тысяч, людей остались без работы. И не только в промышленности. Нет больше знаменитой русской труппы Латвийского молодежного театра, нет и Латвийской Госфилармонии. Много чего нет! Не умея справиться с проблематикой неграждан – в том числе и тех, кто вместе с нынешними гражданами Латвии боролся за ее независимость от СССР, руководство страны делает вид, что и проблемы нет...
Я собираюсь купить билет и снова навестить Латвию - без ожидания на границах и без таможенного контроля. Мы теперь живем в одном европейском пространстве. Независимая Латвия, член Евросоюза, только учится использовать новые возможности. Это тема особого разговора! Но никто не запретит моим знакомым выписать любое издание на любом языке! В латвийской прессе полно весьма острой критики. И в суд за это не тащат. Так может быть, наши усилия все-таки в какой-то мере уже окупились?..
Что такое настоящая демократия, интереснее всего узнавать у самих демократов. Вот один из них, про себя говорящий «я - отец, муж, плотник и борец», недавно по этому поводу высказался: «Нужно добиваться изменений через выборы». И тут же обозначил пределы своего «демократизма»: «Сегодня все, кто сидит в парламенте, - назначенные люди».
То есть, если за меня на выборах люди голосовали недостаточно, то ну его, такой парламент – это, мол, не выборы и это не демократия. Ладно еще, если б так говорил кто-то из полжизни проживших на иностранные гранты: там лицемерие уже намертво въелось в кожу. Но этот же еще молод, должен ведь быть незашоренным, надо же чуть-чуть думать, даже если ты плотник. «Где были эти демократические депутаты, когда… - гневно вопрошает активист и следом формулирует. - Сидеть, тыкать кнопки и рассказывать, как они проголосовали - это просто смешно». А вот попади он (ну, вдруг!) в парламент – какое же безмерное удивление его постигнет от осознания, что работа выбранных народом депутатов как раз и состоит в «сидеть и голосовать»! Это видимая часть того, что называется скучным словом «законотворчество». Значит, правильно ему на выборах пока еще не все доверяют – чувствуют, что изумления от разрыва собственного шаблона молодой «оппозиционер» может и не выдержать.
«Если есть конкуренция между людьми, между политиками, в политической и экономической сферах, то никогда не польется кровь», - убежден «борец». Беда с этими молодыми, выучившими жизнь по демократическим учебникам: а что, к югу от нас не было конкуренции? Между людьми и даже политиками? В политической - и особенно в экономической сфере? Да не смешите. Конкуренция была такая, что клочья в стороны летели, – и чем все закончилось? Но если хочется «говорить красиво», как тургеневский «друг Аркадий», то какая разница, что на самом деле происходит в окружающей реальности? «Пусть лучше мир прогнется под нас» – до пенсионного возраста можно ведь напевать, при желании. Или, скорее, при нежелании понимать и принимать жизнь такой, какая она на самом деле есть.
Нельзя сказать, что юный «лидер», вот уже несколько лет настойчиво обращающий на себя внимание общества, совсем ничего не понимает. «Проблема сторонников перемен, - говорит он, - в том, что мы, оставаясь неверными в малом, постоянно претендуем на большое». Это - верно, это, можно сказать, прямо в глаз. «Зачем ждать…, чтобы начать своих детей учить говорить по-белорусски? Этого не происходит. Но мы постоянно размышляем, как добиться власти». И снова все точно подмечено, можно сказать, с оппозиционной жизни списано. И - что? И ничего. От фактов, лезущих в лицо, не увернуться, но можно, скажем, просто не делать из них никаких выводов.
Вот пример: «независимые» сайты пишут про неизвестного светлогорского злоумышленника, который режет и прокалывает колеса, а однажды даже попрыгал по машине во дворе. Что не так? – а на тех автомобилях есть георгиевская ленточка. И, как сочувственно отмечают «демократические» комментаторы, «после событий в Украине георгиевская лента многими стала восприниматься как символ российской агрессии». Так вот это и есть, надо полагать, настоящая демократия: если мое мнение не совпадает с вашим, то мне ночью пропорют колеса? Или наложат другие санкции? Или разошлют по всем банкам письма с требованием не давать мне не то что кредитов – вообще не обслуживать?
Вы посмотрите на себя со стороны, господа «демократы», - те из вас, кто еще может видеть и размышлять над увиденным. Мало того, что вы это слово «демократия» просто присвоили – «прихватизировали», если хотите, - вы ведь, на деле, стали абсолютно непримиримыми к чужому мнению. Отметаете его с порога, обращаете внимание только на негатив в нашей – общей! - жизни, даже придумываете таковой, если под рукой ничего годного не оказывается. Вы не готовы ни обсуждать проблемы, ни спорить о методах, ни убеждать несогласных - да оглянитесь же вокруг, неужели недостаточно примеров, что свою «демократию» вы себе придумали из фальшивых чужих учебников? И народ, пусть он в высоких материях и разбирается похуже вас, очень хорошо это чувствует. Поэтому вас никто никуда и не выбирает. Уже давно.
И перестаньте все-таки «говорить красиво» - проще говоря, жалеть себя и одновременно приукрашивать. «Когда проводился референдум 1995 года, - делится с нами еще молодой «борец-плотник», - мне было 13 лет и я плакал… - не мог понять, почему нация отвергает свои символы. Эта детская боль, возможно, стала причиной…» - да хватит врать! Подростковой травмы она стала причиной? Пубертатной нервической патологии? Пацаны в 13 лет занимаются своими пацанскими делами и не плачут «по референдуму». Им, нормальным, попросту некогда задаваться вопросом, «какие нация выбрала себе символы, и почему мне теперь не спится».
Перестаньте обманывать себя, прежде всего. «Нужно не об амбициях рассуждать, а делать простое дело» – как бы нам всем хотелось, чтобы эта очередная цитата из откровенного интервью была не просто «красивыми словами», а искренним убеждением. Делать простое дело, полезное для себя, для своей семьи, для страны. Мы же все в ней живем, в одной-единственной, разве не так?
