Николай (Субботин), еп. Протоиерей Николай Соколов. — Но почему не востребованы новомученики? Служил отец Сергий Мечёв

На вопросы детей и родителей отвечает протоиерей Николай Соколов по мирской профессии музыкант, закончил Московскую консерваторию. Был референтом Святейшего Патриарха Пимена. Кандидат богословских наук. Сейчас настоятель московского храма святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее. Декан миссионерско-катехизаторского факультета Свято-Тихоновского Богословского университета.

Батюшка, подростки часто стыдятся выглядеть "белой вороной" среди сверстников - вплоть до того, что некоторые из-за этого начинают отходить от веры. Как помочь им в этот переломный момент, как научить мудрости?
- Каждого ребенка необходимо психологически готовить к встрече с окружающим миром, чтобы сохранить чистоту и нравственный потенциал его души. И подготовка эта должна осуществляться как в семье, так и в воскресной школе, а духовник подскажет, как объединить усилия. Это очень болезненный вопрос для многих: видя агрессивную злобу мира, они начинают видеть выход в том, чтобы спрятаться, уйти от мира, замкнувшись в своей узкой среде, отказаться от мирской профессии, от мирского общения. Но это ошибочный путь.

Мы призваны жить в этом мире, изменяя его. Помнить, что мы, православные, соль земли. Соль сама по себе не имеет никакой силы, если она не употребляется. Она неприятна и горька. А если растворишь ее в воде, употребишь с пищей - тогда она выполняет свое предназначение. Каждый из нас должен в этом смысле растворяться в мире - делаться для него той самой евангельской солью. Мы посланы в мир, чтоб вместе с ним решать его проблемы - и трудных подростков, и наркомании, и воспитания, и духовного становления. И научить этому детей. Поэтому вряд ли стоит отгораживать себя от окружающего мира, от его проблем. Кроме того, мир, который окружает нас, Господь посылает и для нашего вразумления, для нашего духовного становления, для нашего спасения.

Мы не выбираем семью, в которой родились, и общество, куда Господь нас поставил учиться, преподавать, служить, заниматься тем или иным делом. Мы встречаемся там с теми людьми, которых Господь нам посылает. А эти люди бывают разных духовных начал: есть добрые, есть злые, есть те, которые идут ко Христу, есть, наоборот, идущие от Него, есть и воюющие с Христом. И трудно разобраться, особенно ребенку, кто есть кто. Но уже на первых годах своей жизни он неизбежно сталкивается с этим выбором - и в семье, и в детском саду, и в школе. И так или иначе он для себя должен осмыслить слова апостола: "Весь мир лежит во зле" (1 Ин. 5, 19). И применить для жизни слова, которые сказал Господь: "В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир" (Ин. 16, 33). И в сокровищницу души своей он должен положить слова Христа и не пугаться того, что его окружает скверна "мира сего".

Да, такого человека окружающие могут воспринимать как "белую ворону" - это нелегко, не всем по душе этот путь. Быть в мире и одновременно "не от мира сего" непросто. Потому что такой человек всегда обращает на себя внимание. Но это же и есть тот цвет, который светит во тьме. И "белая ворона" отличается от черной цветом радости! И отец и мать могут сказать своему сыну или дочери: если ты хотя бы немножко белый, то это очень хорошо, это значит, что ты светишь другим в обществе, что ты послан Богом, чтобы просветить путь хотя бы одного ближнего. Не нужно искать дружбы со всеми, невозможно быть со всеми "хорошим", всем угодить. Все ругаются непотребными словами - ты не ругайся - и среди тех, кто ругается, найдется один - тот, кто перестанет ругаться, видя твой пример…

Вспомним историю. С чего начиналось христианство? Как трудно было первым апостолам, как их не понимали, какое было неприятие их проповеди! Вспомним апостола Павла, когда он пришел в ареопаг и говорил со многими афинянами, которые были глубоко культурными, просвещенными по тому времени людьми и любили говорить на различные философские темы. Конечно, у них не было того непотребства в выражениях, того словоблудия, которое сейчас загрязняет нашу речь. Они по-своему воспринимали мир и желали послушать апостола. Но эту проповедь они принять не смогли, отторгли ее! Когда они услышали о воскресении Христа, то сказали: "Об этом послушаем тебя в другое время" (Деян. 17-1). И только некоторые из них (в том числе и Дионисий Ареопагит) пошли за апостолом…

Поэтому когда подросток говорит о добре среди злых сверстников, даже не говорит, а ведет себя, не осуждая других (понимая, что они не виноваты в том, что воспитаны в тех семьях, где с пеленок слышат непотребные выражения - и не могут по-другому воспринимать мир) - он своим поведением будет светить сверстникам внутренним светом души - таким образом он, конечно, всегда будет белым! И если он это чувствует - слава Богу! И не нужно себя красить в серый или черный цвет, чтобы быть как все, как другие. Есть прекрасное выражение, которое хочу сказать детям, чтобы они запомнили его:

Дитя вечности! Не угождай духу времени!

Мы все созданы для вечности. Время преходяще. Все проходит, а вечность остается в сердце человека… И человек, понимающий это и живущий для вечности, для Бога, имеет сокровище, которое он призван пронести через все испытания, через все злоключения своей детской и юношеской жизни. Не отторгая сверстников, не осуждая их, но не поступая так, как они поступают. Да, с ним рядом не будет, возможно, тех людей, которых он бы хотел иметь своими друзьями (сильных, могущих его, допустим, защитить в чем-то)… Но, поверьте, что Господь своим избранникам посылает уже в детстве тот путь страданий, который необходимо пройти, чтобы стать духовно закаленными.

Множество примеров такой стойкости, крепости мы видим в житиях святых и подвижников благочестия. И даже если взять такое светское произведение из школьной программы, которые все мы изучали, - "Как закалялась сталь" Н. Островского, то и здесь мы видим, какой характер вырабатывается в борьбе с невзгодами, с лишениями. А если жизнь одухотворена любовью к Богу!.. Так стоит ли искать внешнего благополучия в жизни ради, допустим, сиюминутных радостей с товарищами, которые, может, никогда не станут друзьями подростку? Откровенно, просто и прямо поговорите об этом с вашим ребенком: такие приятели и придут-то повеселиться с тобой ради того, что ты их угостишь сигаретой, посидишь за стаканом вина и так далее… А дальше? И не осуждая их, мы не должны уподобляться их поведению, их отношениям между собой и не расстраиваться из-за того, что нас могут не принять из-за наших взглядов на жизнь, из-за того белого цвета, которым мы отличаемся от других. Но мы не останемся одиноки. В любом случае Господь пошлет нам того, кто нужен…

Сам я тоже учился в советской школе. Были у меня такие же товарищи, такие же педагоги. И дрались на переменах так же, и так же, как нынешних ребят, меня, бывало, оскорбляли, унижали из-за того, что заступался за кого-то. Кто-то при этом проходил мимо, кто-то трусливо отводил глаза… И среди этой массы галдящих, орущих подростков всегда находился человек, который говорил слово в поддержку, или же Господь посылал в этот момент педагога…

Знаю и случаи, когда подростку приходилось уйти из школы - такое было агрессивное неприятие его взглядов! Ну что ж! Господь сказал: "Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин. 15, 20). И не страшно, если подросток в какой-то период перейдет из школы в школу. Господь даст ему тот вариант жизни, который ему необходим. Потому из опасения быть непринятым поддаваться общему стадному чувству и быть как все - не нужно. Будь самим собой.

У ребят сейчас ценится сила. В своем классе я не самый слабый. Драться не люблю, да и мама мне запрещает давать сдачи, говорит, что это не по-христиански. Но если при тебе бьют, скажем, девчонку - что же: трусливо отвернуться? Можно ли православному драться хотя бы для того, чтобы защитить кого-то? Или надо всегда прощать?

Я наблюдаю иногда в школе, как ребята возятся, пихают друг друга - это не злоба, а просто эмоциональное проявление особенностей возраста. Вполне можно побегать и повозиться. Но если отношения переходят в драку - со злобой, с какими-то недобрыми моментами - это, конечно, для православного человека недопустимо. Драка есть унижение образа Божьего в человеке… Но когда перед тобой обижают слабого, которого ты можешь защитить, то ты обязан это сделать. Если при тебе обижают девушку, бьют, оскорбляют малыша, выманивают у него деньги? В таком случае это не драка, а защита человеческого достоинства от посягательств на него со стороны. У нас в школе был случай, когда подростки из соседнего ПТУ по утрам стояли и отбирали у нас деньги, от каждого требовали: "Дай 15 копеек!" Конечно, надо было дать им отпор. Поэтому если в такой ситуации подросток сознательно встает на защиту слабого (и может это сделать!), то я не вижу в этом греха. Защита другого человека, тем более слабого, нищего, убогого - это твой христианский долг.

Конечно, специально нарываться на драку и искать приключений не стоит. Другой вопрос, если обижают тебя лично - отойди, не воздавай злом за зло, старайся всегда простить. Трудно это сделать. Трудно простить. Но ведь христианское прощение - это не только прощение, это любовь к врагам. А через добро другой человек становится тебе ближе. Есть в Евангелии такие слова: "Приобретайте себе друзей богатством неправедным" (Лк. 16, 9). Как это понять? Нужно учиться мудрости. Предположим, приятели тебя обидели, унизили. А ты в другой раз (помолившись, естественно) пришел к ним и, не дожидаясь, пока тебя обзовут или скажут недоброе слово, - показал какую-то приятную книжку, рассказал об интересном событии, угостил их яблоком, чем-то еще (даже если тебя только вчера обидели!). Это воспримется, может быть, не сразу правильно. Но если ты не будешь лебезить и заискивать, а действовать просто, прямо, в конце концов приобретешь то, что тебе нужно, добрые отношения. Ведь не какие-то там 10-15 копеек решают проблему между ребятами!..

У меня тоже, помню, был подобный случай. Один парень меня здорово обижал, был серьезный конфликт с ним - я уже не помню из-за чего. Возможно, у него был такой характер - неуживчивый. А потом он как-то попросил у меня: "А можно, я спишу у тебя задание?" - "Ну, если ты сам не сделал - смотри, все равно ведь не разберешься, так ничего не получится. Но если хочешь, спиши! Пожалуйста." Он раз списал, два списал. Потом говорит: "Слушай, ты мне объясни, почему ты так решаешь?" Я ему объяснил - раз, другой. Потом он говорит: "Можно я к тебе сяду, буду с тобой сидеть?" И вот он из моего врага превратился в человека, который даже и от других меня защищал, во всем помогал.

Я старался с ним не конфликтовать. Раз он подходит: "А можно я твои перчатки поношу?" У меня были хорошие меховые перчатки. "Поноси, пожалуйста…" Бывают ситуации, когда не нужно быть собственником, нужно спокойно смотреть на такие вещи. И он увидит, что нет обычного возмущения: "Ах, он мои перчатки взял!", которое и провоцирует все конфликты. Ну взял - ну и что! Я знал также, что ему никто не даст никогда бутерброда или яблока. Когда он приходил, я всегда делился с ним… Всегда можно найти ключ к другому человеку. Но для этого надо проявить некоторое терпение, мудрость и не отчаиваться, если на первых порах ничего не получается. Могут пройти дни, месяцы, иногда и годы, пока человек поймет, что к чему. И так или иначе в любых ситуациях, даже в местах заключения человек находит тот оптимальный стиль поведения, который необходим ему, чтобы сохранить свою душу в чистоте и правильно повлиять на других людей, что и обязан делать христианин.

Не бывает ли так, что смирение приводит к таким драмам, когда ребенок может отпасть от веры? У меня перед глазами пример одноклассника моей дочери - сына священника: он никогда никому не давал отпора и был таким забитым, что на него всегда смотрели, как на пугало. Кончилось это все бунтом: в конце концов он вырвался из-под власти отца - ударился в соблазны мира, женился на разведенной женщине, даже стал интересоваться оккультизмом. Не является ли это платой за излишнее смирение в детстве?

Разве это было смирение?.. Скорее всего, робость. Печально, что семья этого священника, видимо, не привила сыну иммунитет от греха, не разбирала с христианской точки зрения критические ситуации, не научила мужеству отстаивать среди соблазнов и жестокостей мира свою душу. Но надо учитывать, что часто именно в семьях священников совершаются грехи, которых в других семьях может и не быть. Сказать, что семья священника, будучи более близкой к Церкви, более непричастна ко греху, - неправильно. Дело в том, что избыток благодати священства, который изливается на главу семейства, заставляет темную силу более яростно ополчаться на него, его близких, родных. Потому мирянами надо усерднее молиться за своего батюшку, а ему самому и близким более бдительно стоять на страже и себя, и окружающих. И помнить слова Священного Писания: "Диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить" (1 Петр. 5, 8), разрушая нравственные духовные устои.

У меня была одна знакомая семья, где отец был глубоковерующим, а дети вели весьма разгульную жизнь: там были и пьянство, и курение, и гульба. Со скидкой на молодые годы можно было сказать, что так драматично шло становление человека, поиск себя. А спустя двадцать лет всех этих детей Господь призвал по-своему к служению. Через скорби, через лишения, через внутреннее вразумление.

Да, хуже, когда человек приходит к Богу через искушение греховной жизнью. Но почему один приходит так, а другой по-иному - известно одному Господу, который сказал: "Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены" (Лк. 6, 37) В этой ситуации большую силу имеет молитва отца и матери за своих чад. Она делает возможным духовное воскрешение человека, приобщение к той жизни, в которой он был воспитан, но от которой отошел в какой-то период. Это часто наблюдается и в современных семьях, и в прошлом наблюдалось. И этому не нужно ни удивляться, ни ужасаться. Сему надлежит быть.

Большинство девчонок в школе одеваются очень модно, как взрослые. Почти все на "платформах", в коже. У меня одежда, считаю, хорошая, но она не нравится одноклассницам, потому что не "фирменная". И некоторые меня из-за этого в упор не видят. Одна девочка даже сказала: "Я и разговаривать с ней не буду! Почему это я могу одеваться модно, а она - нет?" Я, конечно, могла бы что-то выспросить у родителей. Но обидно как-то мерить себя одеждой. А без "фирмы" ты в школе - никто…

Увы, бывает, сверстники не принимают девочек и ребят, одетых, на их взгляд, немодно. Как тут быть? Давайте рассудим: мода так часто меняется - каждые несколько лет! И многие люди развратились, одежда стала из разъединять. Но были времена, когда нормой для школы была форма, и она всех объединяла! И без формы мы просто не представляли себя. В форме ходили на концерты, в театр, всюду ходили. И это было красиво, это было знаком отличия. Вспомним, что прежде у каждой гимназии, училища была своя, особая символика. И выражение "честь мундира" не имело того негативного смысла, который придают ему сейчас. Понятие чести объединяло в себе и внутреннее, и внешнее достоинство, невозможность держать себя или вести неподобающим образом… Считаю, прекрасно делают те школе, которые вводят у себя свою форму одежды - это и дисциплинирует, и одновременно делает отношения детей более простыми, искренними, так как исчезает возможность похваляться друг перед другом одеждой, что во время моего детства было дико, да и просто невозможно.

Конечно, в то время люди были ограничены в средствах. Достаток же, увы, заставляет человека смотреть на других иначе. И если человек видит, что другой одевается не так, как он, и это ему кажется оскорбительным - то это просто признак недостатка духовности, общей культуры. Мы любим сейчас ссылаться на заграницу - вот и надо посмотреть, как там с этим обстоит… Мне приходилось бывать за рубежом. И там я видел, что люди одеты очень по-разному, в том числе и дети. И никто никого не упрекает. Да какое кому дело - ходи как угодно!

Бытующее же у нас излишнее, болезненное внимание к одежде - от нашей невоспитанности, от неправильного отношения к одежде как к чему-то слишком значимому, чуть ли не главному в жизни. Но стоит иногда вспоминать о сути одежды, как "риз кожаных", прикрывающих после грехопадения праотцев наше греховное естество. И пословицу нелишне вспомнить: по одежке встречают, а по уму провожают! Поэтому надо смотреть не на внешнее, а на внутреннее. И быть спокойным насчет своего внешнего вида, и искать себе друзей не по "прикиду", а по тому, что у них в голове есть.

Батюшка, посоветуйте, как быть с дочерью? Считает себя православной, в храм ходит, время от времени причащается. Девочка добрая, в общем скромная. Но что касается одежды… Уперлась: буду носить "мини", не хочу отличаться от подруг - и все тут! Все пообрезала, перешила, теперь ее юбки скорее пояс напоминают, а ноги, как они говорят, чуть не от головы растут. А девочка она у меня высокая, видная. Далеко ли до беды? Как объяснить ей это? Не могу же я ее заставить насильно!

Конечно, запрещать, не объясняя, не следует. Как и впадать в другую крайность: все разрешать. Надо помочь дочери разобрать в мотивах пристрастия к такой одежде, вряд ли отвечающей христианским нормам. Вера в Христа никого не заставляет одеваться в рубище, но и быть соблазном для других одежда не должна. Хочет ли ваша дочь стать соблазнительницей и ответить за это перед Господом? Иначе для чего ей такая вызывающая одежда? Ведь как христианка она не может не знать, что нескромная (например, в обтяжку, с открытыми ногами, с открытой грудью) одежда для того и создается, чтобы соблазнять мужчин. Она хочет сохранить свою чистоту для мужа и детей или осквернить себя нецеломудрием? Одно дело, когда ее одежда не вызывает соблазна окружающих, а если кто и соблазнится ее красотой - то ее вины тут нет, она не будет отвечать перед Богом за это. И совсем другое дело, когда ваша дочь формой одежды соблазнит кого-то на нечистые мысли - молодых ли, зрелых ли людей или даже глубоких старцев. Вот за это она будет нести сугубую ответственность перед лицем Божиим. Уместно вспомнить слова Спасителя, когда Он говорил: "Горе тому человеку, через которого приходит соблазн - лучше бы ему не родиться вовсе" (Мф. 16, 23).

А как жить в миру и остаться в чистоте? Здесь нужно просить Бога о мудрости и рассудительности, чтобы быть христианином всегда. Во всем. В каких бы ты условиях не находился. По внешним делам, по виду христианина будут судить не только лично о нем, а о вере православной. Не нужно об этом забывать.

Мой сын учится в классе, где почти все, даже девочки, ругаются матом. Ему невозможно говорить со сверстниками, так как они через слово "выражаются". Пытался он убедить ребят, что это ни к чему, пытался уходить от них. Сын очень мучается, что не умеет убедить сверстников. Ведь ему не хочется совсем перестать общаться с ребятами. Чем тут можно помочь?

Я не встречал еще среди детей, с которыми мне приходилось общаться тех, которые бы становились в позу проповедника и говорили: "Что ж вы делаете, какие нехорошие слова произносите! Ай, как нехорошо!" Это не детский уровень мышления и не детское отношение к жизни. Скорее всего, дети, которые не привыкли к скверным словам, иногда слушают, открыв глаза, часто не понимая, что за этим стоит. Для них это как бы другой язык. Так было и со мной. Когда я учился в школе, меня окружали дети из совершенно разных семей. И поэтому часто на переменах я слышал между ребятами выражения, которые мною воспринимались, конечно, как ругань, но что за ними конкретно стоит - я не понимал. И только с возрастом до меня доходили отдельные интонации и смысл бранных слов.

Вспоминается рассказ одной учительницы, которая пришла работать в школу на окраине. Ее поразило, что все мальчики-третьеклассники обзывали друг друга "педиками". Но когда она стала разбираться, выяснилось, что дети понятия не имели о значении этого скверного слова. Когда же учительница объяснила (на уровне их понимания), что этим словом они оскорбляют призвание мужчины быть отцом, мужем, оскорбляют свою будущую жену, своих деток, которые еще не родились, эти хулиганистые мальчишки были настолько поражены, что пообещали никогда больше не говорить подобных слов. И сдержали это! И в классе атмосфера стала куда добрее…

У ребенка же еще есть тот свет души, который помогает ему сопротивляться нечистоте. И он может не заразиться болезнью, которая часто возникает в этой среде - болезнью вседозволенности и пренебрежительного отношения к своей речи, к лексике, к окружающему… Но вставать с проповедью добра, читать лекцию по поводу чистоты русского литературного языка - по-моему, это недоступно ребенку. Он просто вызовет смех и непонимание.

Другое дело, когда надо защитить девочек от сквернословия. И тут дело чести православного мальчика спокойно, но твердо сказать, чтоб прекратили ругаться при девочках. Но, надо сказать, что в первую очередь должен восстать против этого не православный мальчик, а сами девочки, при которых эта ругань звучит! Девочки тоже должны уметь поставить себя. Я знаю девочек, которые ведут себя таким образом, что при них не выругаешься. Если же они принимают скверную ругань и сами поддерживают ее, позволяя оскорблять и унижать себя, то слова парнишки в их защиту они воспримут как насмешку. И мальчик должен предвидеть реакцию.

Бывают и такие отчаянные люди, которые позволяют себе скверные выражения в школе и при педагогах, и при директоре. Я помню, как в мои школьные годы на уроке физкультуры педагог сделал старшекласснику замечание и в ответ услышал нецензурную брань. Он сказал ему "выйди из зала" - в ответ снова прозвучала брань. Учитель стал выводить этого ученика и… получил удар по лицу. Ему ничего не оставалось, как скрутить его и силой вывести… Через несколько месяцев тот юноша сел в колонию - здесь очень четко прослеживается путь человека…. Но интересно, что бывая как священник в колониях, в тюрьмах, я вижу, что люди, хотя и говорят, выражаясь через пень-колоду, стараются в определенных условиях, при священнике, скажем, свою речь сдерживать. Значит, человек может даже в условиях заключения контролировать себя. И значит, он всегда отвечает за свои поступки, в какой бы среде ни находился...

Чаще всего, слыша сквернословие, мы видим просто распущенность и браваду подросткового, юношеского возраста: дескать, вот как я могу сказать! Больше-то нечем похвастаться. И если найдется подросток, который скажет своим сверстникам: "Ребята, не надо так делать", он должен быть готов к тому, что может стать предметом насмешек и издевательства. Но если он мужественно пойдет на это и считает для себя возможным пострадать, то пусть воспринимает такую реакцию как должно и не жалуется. Поскольку он сознательно встал против зла и сказал: "Я не желаю этого!"

Интервьюер Ольга Филиппова. 2012.

Оп.: газета "Кифа", август 2012 (http://moskva.bezformata.ru/listnews/veri-gorel-v-nyom-do-samogo/6323731/)

Отец Николай, как Николай Евграфович оказался в приходе отца Алексия Мечёва?

Прот. Николай Соколов: В 1922-23 году дедушка попадает в тюрьму как член Христианского студенческого кружка. Его держали в Бутырке. Промыслом Божиим его не расстреляли, не сослали. Он как-то «ушел», Господь закрыл глаза кому надо.

И в тюрьме Николай Евграфович встречает тех, кто стали его путеводителями по этой жизни. Это люди, составлявшие духовную семью старца Алексия Мечёва. Дедушка становится прихожанином этого храма ( свт. Николая в Кленниках - ред. ).

Вы можете назвать этот круг, имена?

Во-первых, отец Сергий Мечёв, потом семья Амбарцумовых, семья Каледы, Апушкины, Д. Мелехов - крупнейший психиатр с мировым именем, Солодовниковы (которые были одновременно и прихожанами храма свт. Николая в Толмачах) и другие...

То есть Николай Евграфович вошел в «мечёвский» круг?

Да, более того, ему доверяли, он стал старостой храма.

Это было в какие годы?

С 1923-1924 гг. и до закрытия храма в 1929 году. Отца Алексия Николай Евграфович застал совсем чуть-чуть, он умер в 1923-м. После кончины отца Алексия его сын - отец Сергий - стал духовным отцом многих членов общины, и дедушку он вел по жизни до самой своей ссылки и смерти в лагере. Отец Сергий был человеком, который вдохновлял и поддерживал приход. Он вместе с Николаем Евграфовичем и, может быть, ещё с кем-то до 1925 года вел христианский кружок, за что отца Сергия первый раз и посадили, а кружок разогнали. В тот раз всех остальных кружковцев отпустили, только один человек еще получил срок, не помню, кто именно. Но потом все посидели - бабушка, дедушка, тайный священник иерей Константин Апушкин, другие - кто-то полгода, кто-то год. А тогда многие были освобождены, правда, двое-трое кружковцев были высланы из Москвы, а потом вообще и из России. Сначала людей высылали на знаменитых пароходах, потом, чуть позже, тоже высылали, только потихоньку.

Почти все прошли лагеря...

Да, дом был полон репрессированных. Николай Евграфович сидел два раза. Не расстреляли. Бабушка сидела, близкие все сидели в лагерях по два-три раза. Я помню дом 1950-х гг., он был наполнен так называемыми выходцами из лагерей: и князья, и графы, и простые люди, миряне и священники, которые по 18 - 20 лет отсидели, прошли Соловки, всякие Восточные и Южные лагеря, Колыму... и остались верными Богу, своей вере. Они были исполнены такой радости! Некоторые, даже страшно сказать, благодарили Сталина: дал пострадать за Христа, слава Богу! И это были действительно искренние слова, не просто так. Как в Евангелии: любите врагов ваших, молитесь за проклинающих вас... Помните, как у А. Солодовникова, одного из духовных чад отца Сергия Мечёва:

Решётка ржавая, спасибо,
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох да сума.
<...>
Спасибо, свет коптилки слабый,
Спасибо, жёсткая постель.
Такую радость дать могла бы
Мне только детства колыбель.

Они всегда говорили: «Слава Богу за всё» - и жили этим.

Расскажите о молитвенной жизни и богослужениях этого круга.

Я много говорить не буду, хотя здесь очень много можно рассказывать. Кратко скажу так: дедушка, также как и практически весь этот круг, не любил пышных богослужений, когда присутствуют иерархи, патриарх. Он не патриарха не любил, а помпезность...

Византизм?

Да, византизм. Он не отказывался, когда его приглашали к патриарху Алексию I или к патриарху Пимену. Но специально он на такие службы не ходил. Дедушка любил простые службы, самой важной для него была литургия. Любил раннюю литургию, которая совершалась в тиши деревенской или в тиши московского храма, когда народу еще не так много, пришли те, кто встал в пять утра, чтобы помолиться. А в 1930-е гг. литургия служилась у нас дома.

Семья Пестовых, 1930 г. Как часто?

Нечасто, примерно раз в месяц.

Служил отец Сергий Мечёв?

Да, когда был на свободе. Служили и другие священники, не знаю, кто именно. Это было ещё до моего рождения.

Эти священники были тоже «мечёвские»?

Да, это был круг «мечёвских» батюшек. Там были разные архимандриты, священники, монашествующие, про епископов просто не знаю. Их ведь сажали, как правило, очень быстро. Вычисляли и сажали. Кто выходил из тюрьмы, тот и служил. Приходили рано утром, где-то в пять-шесть утра. Тихонечко, собирали не всех: сегодня ты ответственный, потом - ты. Да и квартира могла вместить не больше десяти человек. Приходили по одному, с промежутком через пять минут. Батюшка приходил, приносил антиминс, служил литургию, все молились, все причащались. Пели, как комарики, можно сказать - пищали. Где-то в восемь утра начинали расходиться на работу, кто куда. Уходили в течение 3-4 часов, чтобы не видно было, что отсюда вышло столько людей.

Все были воцерковлены?

Да, основы христианской веры все знали. Если человек читает и отцов древней церкви, и отца Сергия Булгакова, и Е. Трубецкого, и других - значит, за этим что-то есть, правда?... Николай Евграфович любил вечернее богослужение служить сам, хоть он и не был в сане. Приходили люди, и он возглавлял это богослужение, по типу старообрядцев беспоповцев. Зажигал лампадки, стояли все вместе, книги все у дедушки были: Часослов, Минеи, Октоихи... В 1960-е годы он уже ставил меня, брата, других, мы читали шестопсалмие, с Трисвятого по Отче Наш, все необходимые молитвы, первый час. Помню, как он своим уже старческим голосом вместе с нами пел: «Отверзу уста моя... » и весь канон. Приходили самые близкие люди - человек пять-шесть собиралось, не больше - бабушка, его сестра, мы... Таким образом мы в течение полутора-двух часов совершали богослужение, тайно молились. Генералы даже приходили. Помню, стоит в темноте, погоны блестят...

А исходя из чего Николай Евграфович доверял людям? Просто, что называется, «на нюх» проверял?

Вели себя осторожно. Приходили и провокаторы, бывали случаи. Один пришел, помолился - и всё. А этот начинает вопросы задавать или еще что-то... Дедушка всегда это чувствовал, это было сразу заметно... Дедушка и бабушка обращались друг к другу по имени отчеству: «Зоя Вениаминовна, мы этих людей больше не приглашаем ». - «Николай Евграфович, согласна! » Вот отношение людей, проживших в браке пятьдесят лет. Нам этого не понять. Так было принято. Такая любовь: и плакали, и любили.

Каждый вечер так торжественно молились?

Нет, конечно. В субботу вечером - всегда, и в праздники. Дедушка много молился. Кроме того, ночные богослужения по уставу, как полагается, вечернее правило... Помню, просыпаюсь ночью в четыре утра, а он стоит на коленях, на ковре, молится. Коврик этот до сих пор у меня в алтаре лежит перед жертвенником, я его храню как святыню. А он молится, и плачет, плачет... Мы не знали, что он был комиссаром, столько тяжелого на душе... Только бабушка подойдет, постоит и, слышу, стучит в комнату: «Николай Евграфович, ты опять молишься, ты же Богу-то надоел своей молитвой. Он давно тебе всё простил, давай, ложись спать ». - «Зоечка... » - и опять начинает молиться. Вот, понимаете? Он, конечно, аскет был. Начиная с сорока лет отказался от мясного, ел только щи и кашу. Щи свежие любил, не стародневные. Когда не пост, сыр ел, творог с корицей любил, рыбку. Были и исключения, когда бабушка говорила: «Ты меня очень любишь? » - «Да, люблю! » - «Докажи, что не монах. Ты как монах живешь вообще. Все-все-все, не говори ничего, если ты не монах, съешь кусочек котлетки, которую я тебе приготовила в день твоего рождения! » И дедушка ел кусок котлеты. Помню, он ел и слезы катились из глаз. Говорит: «Видишь, я тебя люблю! » Все, это было доказательство. Она его целовала - и мир в семье. Так проходила его духовная жизнь: в молитвах, тайных бдениях, в подвиге просвещения... А по субботам-воскресеньям меня будили в пять утра и к шести мы выходили с дедушкой в храм. В девять часов возвращались с обедни, пили чаек, и он ложился на часик поспать, а я начинал заниматься на скрипке. Потом мы шли с бабушкой по концертным залам, на различные вернисажи. Она меня культурно просвещала.

Это считалось нормальным, просто необходимым?

Необходимым, конечно. Как не совмещать духовную и культурную жизнь? Дедушка говорил: «Мне это не нужно, я это все знаю ». Иногда он ходил на концерты, чтобы послушать своих внуков. Ему говорили: «Дедушка, надень ордена ». У него ордена были и Красного Знамени, и Ленина, и военные, полно орденов. «Нет, нет ». Потом он их наденет скрепя сердце, сидит красный, как рак, охает, ахает. Никогда не любил все это. Вот спорт любил! Бегал с нами, в волейбол играл, в бадминтон. Футбол не любил, говорил, что ногами пинать неблагородно ( смеется ). Греб на лодке, плавал. Это в семьдесят с лишним лет! И он все нам говорил: «В здоровом теле здоровый дух ». Говорил, что мы должны сохранять бодрость духа и тела. При всех его духовных подвигах, нас, мальчишек, он заставлял заниматься спортом, а поклоны ночью класть не заставлял. Хочешь - делай. А сам вставал. Молитва у него какая-то особая была...

То есть вас, детей, молиться не заставляли?

Нет. Но воспитание, конечно, было. Утром и вечером молитвенное правило. Когда мы - дети - у него, он всегда с нами... Утром рано вставал, до меня. Говорит мне: «Я ещё с тобой правило прочту, а потом ты в школу пойдешь ». - «Дедушка, ты же уже помолился ». - «А я еще раз с тобой правило прочту ».

Н.Е. Пестов. Фотография 1970-х годов Что за правило было, минут двадцать?

Какие двадцать! Десять минут. Там были молитвы, которые вошли в мою жизнь. Некоторые из них я до сих пор читаю. Там были и обычные основные молитвы, около десяти молитв. И ещё дедушка учил молиться своими словами. «Скажи Господу то, что ты хочешь ». По сути он повторял молитву Оптинских старцев, я тогда ее еще не знал. «Дай, Господи, мне встретить все, что принесет наступающий день. Помоги мне правильно относиться к людям. Помоги мне в делах, экзаменах, заботах. Чтобы мне ни с кем не ссориться, сестру не задирать, брата не обижать. Чтобы честно ко всему относиться, чтоб радивым быть... » Короче, повторял со мной кодекс пионеров Советского союза ( смеется ). Это смешно, но правда, так получалось. Мы пионерские галстуки носили, кстати говоря. Пожалуйста, носи, это тебя ни к чему не обязывает. Хотите - снимите, хотите - носите. Раз носят все, носите, чтобы не выделяться. А в комсомол, говорит, не надо вступать. Комсомол - это уже помощник партии. Октябрята, пионеры - это такие детские скауты. Скауты тоже носят какие-то галстуки и в дореволюционное время носили. Детские игры, играйте, пожалуйста.

А друзья к Вам в дом приходили?

Приходили - за книжкой зайдут, поиграют, поговорят со мной. Никаких вопросов религиозных они не задавали, потому что их никто не просвещал. Никто и не задавал вопросы. При них не молились.

То есть ответ давался, когда был вопрос? Не звучало вопроса - не было и ответа?

Знаете, и вопросов не было, и того, что «давай я расскажу тебе о Христе, о Евангелии». Дома этого не было. А в храме, если бабушка видела молодых людей, девушек, ребят, которые ничего не понимают, или в Третьяковской галерее - всегда была проповедь. Всегда. Там любую картину возьми - и на христианство выйдешь. Кто такой Павел I, кто такие Екатерина II, Александр I? Война 1812 года... Кончалось все Евангелием. Вокруг бабушки начинали толпиться слушатели, и она приходила из Галереи и опять проповедовала. Дедушка не мог этим заниматься, потому что он был целый день на работе, уходил в 9 утра. Он работал в двух институтах, был заместителем директора по учебной и научной работе инженерно-экономического института, заведовал кафедрой. Приходил поздно. Он проповедовал, когда к нему приходили. И он всех принимал. Ему говорили: «Николай Евграфович, нельзя принимать всех. Неизвестно, кто приходит ». «Я, - говорит, - не имею права не принимать. Пришел ко мне человек - я должен принять его ». Господь сохранял. Дедушка говорил: «Господь сохранит и покажет, что нужно ».

Такое бесстрашие характерно было для церковного круга Ваших дедушки и бабушки?

Да. Видимо, так. Все были осторожны, но не боялись. Приходили к нам и родственники, и те же Оболенские, Солодовниковы, Шереметьевы, Растопчины... Приходили и духовные писатели - Сергий Фудель, священники, покойный митр. Питирим (Нечаев), профессора МДА К. Комаров, К. Скурат... было так же - слушали, общались.

То есть тюрьмы не сломали их и не зажали?

Нет-нет. Они радовались жизни и никогда не отрекались от веры.

Откуда такая свобода во всём, в молитве, в богослужении, в проповеди? Для сегодняшней жизни такая открытость не свойственна. Её нет, к сожалению, ни в людях, ни в их отношении друг к другу. Сейчас не так легко друг друга и в дом-то приглашают, не так охотно делятся тем, что есть. Откуда это в них было? Ведь тогда могли и посадить, и расстрелять. Что это, фундамент веры, воспитание?

Фундамент веры. Воспитание тут ни при чем. В этом кругу были люди самого разного воспитания - великосветского: «у нас на обед были артишоки, ананасы ели» - мы не знали, что это такое. Другие с удовольствием хлебали щи с кашей, благодарили Бога и ложку облизывали - к ужасу великосветски воспитанных, нельзя это было делать. А как же после лагеря-то все не оближешь? Разные были люди. Но, тем не менее, фундамент веры, духовная закваска единая была. Господь сказал: «Да будут все едино». Это духовное единство должно чувствоваться, если это истинная христианская община, истинная вера. Ты пришла с одним образованием, я - с другим, ты любишь это, я люблю то, я хочу одеваться так, а ты по-другому. Да, мы должны соблюдать приличия, нормы поведения, но в этом многообразии есть красота мира, и в нём мы имеем одно духовное единство. Вот, это и было в духовной среде Николая Евграфовича.

По инициативе Вашего дедушки много хороших духовных книг переписывалось, рассылалось по разным городам. Исходя из чего он старался просвещать других?

Он сам читал массу литературы, все время что-то новое. Ему приносили различные богословские книги, в том числе и на английском, и на французском языке. Проповеди современных ему авторов, например, владыки Антония (Блума) - тогда его только-только начали издавать. На дедушку работало в один период до 15 машинисток одновременно.

А Вы принимали какое-то участие в этой деятельности?

В 1960-е я участвовал в распространении литературы. По сути был еще мальчишкой, когда родные командировали меня в разные точки, в том числе в монастыри, которые тогда еще действовали - в Псково-Печерский монастырь, Пюхтицы, в другие точки. Мне давали книги, сколько мог поднять 15-16-летний мальчишка. Сажали в поезд: доедешь до места, там тебя встретят, передашь и этим же вечером обратно. Назову города, в которые возили книги: Ленинград, Киев, Одесса, Грозный, Рига, Таллинн, Иркутск, Норильск, Комсомольск-на-Амуре, Владивосток, Свердловск (Екатеринбург), Челябинск. Это только то, что я сразу вспомнил. И оттуда люди приезжали за книгами, сами везли. Допустим, договорятся, и из Иркутска приезжает человек, была такая Татьяна Павловна. Соберут ей неподъемные ящики, дедушка довезет на такси, посадит в поезд. Бабушка, помню, говорит: «Николай Евграфович, посадят и тебя, и меня, детей по лагерям отправят ». - «Зоечка, уже не то время ».

Они всегда чувствовали время?

Да. И понимали, что надо быть в курсе событий. Телевизора тогда не было, мы радио слушали. И дедушка с бабушкой всегда слушали своего любимого Владимира Филимоновича Марцинковского по радио «Монако»: «Говорит радио "Монако", Монте-Карло. Сегодня, дорогие радиослушатели, с вами беседует...» Помню, стоит бабушка, слушает и плачет: «Он же нас сделал христианами, он дал нам веру! » Так что идеи студенческого христианского движения, молодежного движения тоже вошли в жизнь Николая Евграфовича, через В.Ф. Марцинковского и некоторых других. Вошли как реальная действительность, которую он посвятил молодежи и студентам, христианскому воспитанию и просвещению.

Ещё был момент - вместе с дедушкой обходим 3-4 точки, где он забирал отпечатанную литературу, давал денежки. Я не знаю, давал ли кто-то дедушке деньги на эту деятельность. Ведь это нужно было купить бумагу, потом напечатать, переплести, разослать - сотни экземпляров по всему миру. Думаю, кто мог - давал на это деньги. Тогда об этом просто не говорили. Практически вся зарплата и пенсия дедушки шли только на это. Помню, бабушка причитала: «Ты нас по миру пустишь ». - «Зоенька, а что нужно? Костюм есть, ботинки есть, ну, десять лет им, ну и что, еще поношу. Шуба есть. Когда ты шила пальто? » - «В 1955 году, а сейчас 1970-й ». Так они носили свои вещи. Были очень неприхотливые - и он, и бабушка. Ели самую простую пищу. Никогда ни водки, ни каких-то застолий, ничего такого не было. Рюмочку вина наливали, когда гости приходили, пирожки, чай. Все очень просто, мирно.

Николай Евграфович верил в то, что советская власть когда-нибудь закончится и наступит свобода?

Он говорил так: «Всему этому будет конец ». Он даже не верил, а был уверен в этом. Видел, к чему шло, знал и чувствовал это. Когда Хрущева сняли вместе с его приверженцами, он сказал: «Как тараканы в банке, друг друга перегрызут ». Конечно, в саму политику он не вмешивался, только говорил: «Я верю в то, что сказал мне старец во время посещения Сарова ещё в 1920-х годах. Колокола зазвонят, и крестные ходы будут, и храмы будут открыты, и открытые гонения прекратятся ». В последний год своей жизни он мне не раз говорил: «Ты это увидишь. Я не смогу это увидеть, но я уже увидел начало ». Ведь фактически на его глазах мой папа стал священником, брат Сергий - монахом. Мы все были иподьяконами у патриарха Пимена. Он радовался. Дедушку подводили к патриарху, и патриарх благословлял его и его труды. Хотя и брежневские времена были непростые. Об этом времени Николай Евграфович говорил: «Всё, это последние остатки этих волн, которые нужно пережить. И никогда не отчаиваться ».

Николай Евграфович был подлинным просветителем. Удивительна ответственность, которая была воспринята им - мирянином - за полноту откровения Христова.

Да, люди жили не для того, чтобы написать отчет. Они жили просто жизнью Духа, жизнью того, что в любую секунду тебя могут взять и тебя может не быть. Это совершенно иные службы, совершенно иные отношения, совершенно иной образ жизни. Люди имели силу веры, подлинную любовь и свободу. Когда они говорили, молились, проповедовали, служили, нельзя было уйти от них, не оплакав свои грехи, не изменившись, не восприняв что-то важное в этот день. И Николай Евграфович в своей жизни имел огонь веры, который горел в нем до самого конца.

Вторая часть (http://www.psmb.ru/obshchinno-bratskaja-zhizn/u-kogo-my-uchimsja/statja/kak-obresti-dukhovnyi-optimizm/)

- Отец Николай, расскажите, пожалуйста, о своём деде – Николае Евграфовиче, о его пути ко Христу и последующем за обращением служении, о церковном круге того времени.

Прот. Николай Соколов: На письменном столе нашего дедушки, под стеклом лежала надпись, которую я еще в детстве видел, но не понимал, что она означает. Там было большими буквами написано: «От Меня это было». Я не мог понять странные слова, кто это «Он», что это было, видение, событие? Потом я нашел этот текст в Священном писании и понял, что эти слова дедушка применял к себе, чтобы никогда не забывать: что бы ни случилось в жизни, за всем стоит воля Божия, благая и совершенная.

Христианином Николай Евграфович стал еще в молодости, придя из врат безверия к светлым вратам будущей жизни христовой веры. Семья, в которой он вырос, соблюдала бытовые правила христианской жизни того времени – праздновали Пасху, причащались раз в год, исповедовались по необходимости, но больше – ничего. Над христианскими идеалами все тогда, как правило, посмеивались, хотя и не отвергали, считая их уделом каких-то ненормальных, кликуш, юродивых и тех, кто немножко «не от мира сего». Такое понимание христианства характерно для дореволюционного периода. И дедушка не отвергал Бога как такового, как вообще существо, однако за этим формальным видом религиозной жизни он не видел глубины. Он говорил: «Никто меня не научил ни правильно читать молитву, ни узнать, что такое Таинство Церкви. Приходили в церковь, стояли, ставили свечки и уходили, но за этим не было главного». Поэтому, получив такое воспитание, он в какой-то момент отошел от веры полностью. Считал себя атеистом, читал все, что можно было тогда прочитать по атеизму: Фейербаха, Гегеля… Но одновременно с этим он всегда искал правду, как он её тогда понимал, и был очень принципиален в своих поступках.

В революции 1917 г. и Гражданской войне дедушка принимал деятельное участие как комиссар Красной армии, закончив свое восхождение, если можно так сказать, в должности комиссара Уральского военного округа в Екатеринбурге. Среди его «друзей» были Троцкий, Фрунзе, Тухачевский и ряд других деятелей.

Вспоминая сегодня его жизнь, я сказал бы: всему свое время. Наверное, он должен был пройти этот путь, чтобы, подобно Савлу, стать Павлом. В его жизни случилось обращение, напоминающее обращение апостола Павла. Нам в детстве это не рассказывали. Потом, когда я был уже взрослый, лет 15–16-ти, бабушка намекала. Это произошло в самый страшный период его антихристианской, с точки зрения нравственности, жизни. Там было много всего… кровь и гадость. «Карамазовская грязь» – так написал дедушка об этом периоде жизни в своём дневнике. Это был 1920 или 21 год, Екатеринбург. Ночью дедушка увидел сон, что стоит он в каком-то гроте. И откуда-то идет свет, и оттуда, из света, на него идет Христос. Дедушка почувствовал, что это Он. «У меня в голове только одно, – вспоминал дедушка, – почему я, коммунист, комиссар, зачем, когда кругом такое творится, Гражданская война... и вдруг ко мне идет Христос. Что это?» Не мог понять… «Свет Христа, и Он идет ко мне, смотрит на меня. Его взгляд меня пронзил до всего, чем можно было почувствовать». Дедушка был не один. «Со мной стояли рядом мои родственники, стояли сестры, дядя Эря». Он был немец, всё доброе, положительное в воспитании было от этого дяди. «И вот дядя поклонился Христу. А сестры не видят Христа! Он проходит мимо. И я тоже поклонился Христу, Христос на меня посмотрел… Все, сон закончился, я проснулся в холодном поту, не зная, что это было. Я и Христос, Христос и я? Ведь я это отвергаю, этого ничего нет, это все выдумки? И вдруг я это реально вижу». Интересно, что уже потом, дедушка говорил, что он увидел Христа таким, каким он всем известен на иконе, написанной Серафимом (Чичаговым), в белом хитоне. Перед этим образом дедушка всегда падал на колени. «Но по внешности в моей жизни, – пишет он, – ничего не изменилось, я по-прежнему оставался воинствующим безбожником. Что я могу сделать – завтра бросить все? Я комиссар, ну, приснилось, кому ж не снится».

Но жизнь сложилась по-другому. Такое отпадение от веры привело его к трагедии, он разочаровался в своей жизни где-то около тридцати лет. Все в одночасье поломалось, ушла жена, ушли другие люди. Он оставляет все и возвращается обратно в Москву, поступает на очередной курс в МВТУ, с которого он ушел почти 8 лет назад, до Первой мировой войны.

Москва, 1922 год. В один из вечеров, конечно не случайно, промыслом Божиим, он видит афишу, которая гласит: в Политехническом институте лекция «Был ли Христос?». Лектор В. Марцинковский. Кстати, это недалеко от Свято-Филаретовского института. Дедушка идет туда, присутствует на лекции–беседе, где В. Марцинковский с радостью и христианским вдохновением говорит о том, что есть Христос , что есть христианская жизнь , что есть «доказательство бытия Христа», читает Евангелие. Дедушка такое свидетельство о вере никогда до этого не слышал, не знал. Он вспоминал, что с ним случилось: «Как будто пелена упала с глаз, я все понял, вновь явление Христа. С лекции я вышел христианином». А дальше, когда Господь дотронулся сердца, уже все проще.

- Кто был среди учителей Николая Евграфовича, от кого он воспринял традицию?

Прот. Николай Соколов: Дедушка стал посещать лекции, различные храмы Москвы, где ищет проповедников, и удивительным образом ему нравятся обновленцы. Ходит к А. Введенскому. А дедушке какая разница, в какой храм зашел? А. Введенский так зажигающие проповедовал, что «я плакал и все плакали», – вспоминал он. Но потом Господь повернул ещё раз. Николай Евграфович встречает бабушку – Зою Вениаминовну Пестову. У них настоящая большая любовь и брак, рождаются трое детей. И начинаются тяжелейшие испытания – он попадает в тюрьму как член Христианского студенческого кружка. Его держат в Бутырке. Промыслом Божиим его не расстреляли, не сослали. Он как-то «ушел», Господь закрыл глаза кому надо.

И в тюрьме Николай Евграфович встречает тех, кто стали его путеводителями по этой жизни. Это люди, составлявшие духовную семью старца Алексия Мечёва. Дедушка становится прихожанином этого храма (свт. Николая в Кленниках – ред.).

- Кто входил в этот круг?

Прот. Николай Соколов: Во-первых, отец Сергий Мечёв, потом семья Амбарцумовых, семья Каледы, Апушкины, Д. Мелехов – крупнейший психиатр с мировым именем, Солодовниковы (которые были одновременно и прихожанами храма свт. Николая в Толмачах) и другие…

- То есть Николай Евграфович вошел в «мечёвский» круг?

Прот. Николай Соколов: Да, более того, ему доверяли, он стал старостой храма.

- Это было в какие годы?

Прот. Николай Соколов: С 1923–1924 гг. и до закрытия храма в 1929 году. Отца Алексея Николай Евграфович застал совсем чуть-чуть, он умер в 1923-м. После кончины отца Алексия, его сын – отец Сергий – стал духовным отцом многих членов общины, и дедушку он вел по жизни до самой своей ссылки и смерти в лагере. Отец Сергий был человеком, который вдохновлял и поддерживал приход. Он вместе с Николаем Евграфовичем, и, может быть, ещё с кем-то до 1925 года вели христианский кружок, за что отца Сергия первый раз и посадили, а кружок разогнали. В тот раз всех остальных кружковцев отпустили, только один человек еще получил срок, не помню, кто именно. Но потом все сидели – бабушка, дедушка, тайный священник иерей Константин Апушкин, другие – кто-то полгода, кто-то год. А тогда многие были освобождены, правда, двое–трое кружковцев были высланы из Москвы, а потом вообще и из России. Сначала людей высылали на знаменитых пароходах, потом, чуть позже тоже высылали, только потихоньку.

- Почти все прошли лагеря…

Прот. Николай Соколов: Да, дом был полон репрессированных. Николай Евграфович сидел два раза. Не расстреляли. Бабушка сидела, близкие все сидели в лагерях по два–три раза. Я помню дом 1950-х гг., он был наполнен так называемыми выходцами из лагерей: и князья, и графы, и простые люди, миряне и священники, которые по 18–20 лет отсидели, прошли Соловки, всякие Восточные и Южные лагеря, Колыму… и остались верными Богу, своей вере. Они были исполнены такой радости! Некоторые, даже страшно сказать, благодарили Сталина: дал пострадать за Христа, слава Богу! И это были действительно искренние слова, не просто так. Как в Евангелии: любите врагов ваших, молитесь за проклинающих вас.

- Для Николая Евграфовича было органично и естественно такое понимание христианства, при котором христианин не только молится, но ещё и пытается что-то делать, служить для Бога и Церкви в меру своего дара и призвания?

Прот. Николай Соколов: Как я понял, когда мы с владыкой Сергием (Соколовым) писали биографию дедушки по его запискам, до войны им приходилось все-таки скрывать свои убеждения. Не было открытой проповеди. Тогда было страшное время. То есть, если хочешь пострадать, – иди, говори, приглашай молодежь, и тебя не будет в два счета, а если у тебя жена и дети, потенциал научной работы… У дедушки более 200 научных работ по химии, некоторые из них не потеряли своей актуальности и в настоящее время. После окончания Бауманского института он пошел в Академию химзащиты, потом еще в ряд других высших учебных заведений. Вначале войны он защитил докторскую диссертацию по химии. В это же время начал работать над собранием и изучением святых отцов, понимал, что ему нужно читать Игнатия Брянчанинова, Феофана Затворника, святых отцов древней церкви, каппадокийцев... Он вспоминал, как из отдельных фраз, которые хорошо ложились на сердце, сложились большие дневниковые записи, послужившие основой его первой работы – «Путь к совершенной радости». Потом война, гибель сына. Николай Евграфович продолжил писать свою диссертацию «Современная практика православного благочестия», освещая различные стороны христианской жизни с точки зрения отцов церкви. Дедушка над ней трудился всю жизнь. Я тоже это застал. Он брал и современных авторов, и католических, и других, тогда запрещенных. Писал «о. Иоанн С.» – кто это такой? Нельзя было ещё писать Иоанн Кронштадтский. Надписал на ней: диссертация на степень защиты кандидата богословия ГБР. Знаете, что это такое?

- Нет.

Прот. Николай Соколов: Грешный Божий раб. Сегодня Николай Евграфович наиболее известен именно как духовный писатель. Об одном только он просил – чтобы не занимались политикой. Говорил: «Я занимался политикой, знаю, что это такое, знаю, чем всё это заканчивается, как отражается на человеке. Поэтому "Мне отмщение, и Аз воздам". Какая политика может быть»?

Наш дедушка своим трудом, своим сердцем и душою привел очень многих людей из неверия в радость христианской веры, открыл перед ними дверь православного вероучения, те удивительные сокровища, которые содержит христианская церковь, в том числе и мировая, включая и католическую, и протестантскую, показав этим, что Христос един для всех.

Не кривя душой, могу сказать, что уже с середины 1950-х гг. Николай Евграфович стал практически старцем, не принимая при этом монашество или духовного сана. Хотя многие ему это предлагали, в том числе и люди из высшего иерархического состава: епископы и митрополиты. «Николай Евграфович, у Вас такие труды, такой образ жизни. На пенсию выйдете… Давайте, завтра же у Вас будет сан, и будете иметь возможность служить». – «Нет, нет, и нет!» Мы тогда не знали, может быть, и не нужно было это знать при его жизни: сегодня это открылось – у него было два брака. Имея два официальных брака, он не считал для себя возможным принять священный сан. При этом молитвенный и аскетический образ жизни были основными духовными устремлениями Николая Евграфовича.

- Расскажите, пожалуйста, о молитвенной жизни и богослужениях людей из его круга.

Прот. Николай Соколов: Я много говорить не буду, хотя здесь очень много можно рассказывать. Кратко скажу так: дедушка, также как и практически весь этот круг, не любил пышных богослужений, когда присутствуют иерархи, патриарх. Он не патриарха не любил, а помпезность...

- Как Вам кажется, что в опыте новомучеников и исповедников ХХ века остается важным и по сей день? Их богослужения, даже исходя из того, что Вы рассказали, несколько отличались от того, что мы время от времени можем наблюдать в наших храмах. Например, бывает тягостно видеть отдаленность клира от мирян и мирян друг от друга даже во время общей молитвы.

Прот. Николай Соколов: Много зависит от епископа, священника. Могу откровенно сказать, на богослужениях, которые возглавляли митр. Антоний (Блум), с которым я много раз встречался, служил и общался, покойный владыка Сергий (Соколов), некоторые другие епископы служили без всякой помпезности. Субординация определенная должна быть. Без этого невозможно. Но никакой отчужденности, отдаленности от паствы, никогда не было. Много зависит от сердца того, кто служит, от предстоящего. Ведь может служить и простой, хороший батюшка, но и он может далеко стоять от паствы. А может быть и по-другому. Помню, когда служил отец Всеволод Шпиллер, тоже покойный, какими были его службы, как мы ходили туда, как слушали его проповеди, как часами стояли, ожидая, что он скажет, как посмотрит на нас! Есть разные примеры. Что касается опыта новомучеников и исповедников, то они показали нам твердость духа и свою веру. Но и в то время были совершенно разные священники и епископы, и были тоже просто страшные вещи, которые творились в церкви, всякое было. Иногда дедушка говорил, что церковь пострадала, чтобы очиститься духовно от всего этого. Мы начинаем это, к сожалению, забывать. Опять иногда пускаемся в эту пучину византийско-роскошной жизни, которая подчас затмевает в нас истинный образ Христов, который стоит в простоте, правде, милости и любви.

- Николай Евграфович был подлинным просветителем. Удивительна ответственность, которая была воспринята им – мирянином – за полноту откровения Христова…

Прот. Николай Соколов: Сегодня его жизнь – это пример христианского служения Богу, людям, церкви и миру, который помогает сегодняшнему человеку в XXI веке понимать, что он не оставлен Богом, что Господь всегда с теми, кто ищет истину, идет за ней, не боится сказать правду власть предержащим, не боится за свою судьбу, а полностью отдает ее Богу. Не случайно он, когда уже тяжко болел, никогда не роптал, за все благодарил. «Да, – говорил, – очень тяжело, очень мне больно. У меня все горит внутри, но так мне нужно. Слава Богу, слава Богу!» Прожив 90-летнюю жизнь, Николай Евграфович всегда благодарил Бога, и я как его внук могу сказать, что он вселил в тех, кто его знал, в том числе и в меня, тот удивительный духовный оптимизм, который никогда не должен покидать христианина, ибо мы помним слова апостола: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите». Это был своего рода девиз его жизни.

Скончался Николай Евграфович в ночь на 14 января 1982 г., в день памяти учителя церкви, одного из своих любимых святых – Василия Великого каппадокийского.

Писать о своем младшем брате, отце Федоре, мне трудно и легко одновременно. Трудно, потому что приходится писать в прошедшем времени: он мой младший брат, и мне физически его не хватает, я не могу его увидеть, обнять, услышать его голос. Легко, потому что дни и годы нашего общения окрашены в удивительно теплые тона, и воспоминания о нем приносят мне великую радость. Есть ещё одно обстоятельство, заставляющее радоваться при воспоминании о брате, которое, может быть, нужно было упомянуть первым. Упокоившись в селениях праведных, отец Федор стал за всех нас - родных, близких, его детишек, духовных чад - таким ходатаем перед Богом, что это не может не вселять надежду на спасение. И как же не радоваться этому обстоятельству!

Я жил несколько отдельно от семьи, в Москве у бабушки с дедушкой, а детские годы Федюши прошли в Гребнево, поэтому мы с ним виделись довольно редко. Помню, его маленьким мальчиком, очень шустрого, любвеобильного, всеми любимого. Он излучал всем свет, радость, тепло своего общения и непосредственную, лучезарную улыбку. Помню, мы его всегда целовали, ласкали, он был нашим общим любимцем.

Эти памятные для меня встречи происходили в основном во время отдыха, когда мы с братом Серафимом, будущим владыкой Сергием, приезжали в гребневский дом на каникулы. Либо со всей семьей выезжали на отдых в Эстонию, обычно в Кохтла Ярве, в Пюхтицы, в Успенский женский монастырь. Мы с Серафимом были студентами музыкального училища, нам было по 15-17 лет, а Федюша все еще был подростком, ребенком. Тем не менее, он всегда к нам тянулся, и наше общение с младшим братом всегда было наполнено любовью. Я не помню случая, чтобы у нас с ним возникали конфликты; он никогда никому не мешал и всегда, даже во взрослой компании, был уместен.

После училища я поступил в консерваторию и в Гребнево наезжал редко, затем - Армия. В этот период жизни мы с ним крайне редко виделись. Потом и вся семья переехала в Москву на Планерную, но встречи были раз 5-6 в году. Обычно на праздники, семейные торжества, чаще всего на святителя Николая, когда отмечали день Ангела покойного дедушки Николая Евграфовича. В такие дни мы собирались в храме святых мучеников Адриана и Натальи, где папа был настоятелем, а наш младший брат там прислуживал. Ко времени, когда он был уже старшеклассником, и мы могли бы общаться на равных, у меня появилась своя семья, и наши встречи стали еще реже.

Со стороны могло показаться, что наша большая семья разделилась: мы, дети, выросли, стали обзаводиться своими семьями, брат Серафим был пострижен в монахи, но всех нас объединяла Церковь, духовная жизнь и общие духовные руководители.

Прежде всего, дедушка, покойный Николай Евграфович, бабушка Зоя Вениаминовна, зорко следившая за нашим воспитанием, поведением, нравственностью, внутренним миром. Она никогда не оставляла без внимания, что мы читаем, как себя ведем, чем заняты. Очень сокрушалась, что Феденька бросил заниматься музыкой, мало, на ее взгляд, читает. Объяснялось это очень просто: Федя воспитывался в других руках, и поводов для сокрушения у бабушки всегда было достаточно.

По-настоящему близкое общение с ним началось после его демобилизации из Армии. Тут мы с ним сблизились как взрослые люди. Человек прошел Армию, он уже немножко посмотрел мир, возмужал, но не потерял своей обаятельной улыбки, способности к простому и искреннему человеческому общению. В это время мы с братом Серафимом, в то время уже отцом Сергием, работали в Патриархии, и по благословению Святейшего Патриарха Пимена к нам в иподьяконский коллектив был принят и Федор.

Мы стали видеться каждую неделю. Я работал там с 8 утра и до вечера, без определенного времени, а Федюша был ближайшим келейником Патриарха Пимена, просто своим человеком в патриаршем доме. Мы с ним помогали друг другу, жили общими интересами, что помогло нам очень хорошо узнать друг друга. Жизнь предоставляла мне достаточно случаев убедиться в надежности моего младшего брата: он никогда не подведет, он всегда все сделает, предупредит, продумает, всегда учтет какие-то мелочи; чрезвычайно честный человек и на редкость искренний и чистый.

В Федюшиной душе любой грех, если и возникал, не мог оставаться там долго. Я никогда с ним не ссорился, но однажды между нами, как в народе говорят, пробежала кошка. Долго оставаться в состоянии размолвки мы не могли и поехали на исповедь к нашему папе, о. Владимиру. И мне пришлось быть свидетелем Фединого искреннего покаяния, его желания искоренить грех из сердца, что безусловно говорит о кристальной чистоте его души.

Мы, три брата, работали у патриарха Пимена и были заняты одним делом. Нашей задачей было обеспечение Святейшего максимальным комфортом. Но при общей задаче послушания у нас были разные. На мне, например, лежали заботы по официальным связям со светскими властями, интеллигенцией, а также частная сторона жизни Патриарха Пимена: его личная переписка, хозяйственные дела по дому - бухгалтерия, деньги, рынки, покупки. Впоследствии я по поручению Святейшего занял очень ответственный и одновременно неприятный пост хранителя всего драгметалла и материальных ценностей Московской Патриархии. Но в келью к Патриарху я почти не входил, хотя приходилось принимать участие в различных встречах и обслуживать гостей Патриарха.

Святейший Пимен был человеком чрезвычайно простым и чутким. Он с пониманием относился к тому, что у меня уже была семья, дети, и редко брал меня в поездки. Эти заботы ложились на о. Сергия и о. Федора. О. Сергий вообще был в полном послушании у Патриарха - монах. Благословили ехать - собрал чемодан и поехал.

Надо сказать, наша иподьяконская семья не ограничивалась только братьями Соколовыми. Оборачиваясь назад, я могу засвидетельствовать промыслительность призвания на служение Патриарху именно тех, кому сегодня Церковь доверяет управление епархиями или возлагает на них бремя ответственности за особую миссию служения Богу и Отечеству. "Архиерейскую" школу в иподьяконском чине у Святейшего Пимена прошли владыка Нифонт, архиепископ Луцкий и Волынский, владыка Викентий, архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский, владыка Филарет, архиепископ Майкопский и Армавирский, владыка Григорий, архиепископ Можайский, викарий Московской епархии, владыка Иосиф, епископ Шацкий, викарий Рязанской епархии, владыка Павел, епископ Венский и Будапештский, владыка Петр, епископ Туровский и Мозырский, владыка Аристарх, епископ Гомельский и Жлобинский, владыка Максимилиан, епископ Вологодский и Великоустюжский, владыка Тихон, епископ Видновский, викарий Московской епархии, владыка Савва, епископ Красногорский.

Но из всех иподьяконов Святейший Пимен особо ценил Федюшу. Правда, и доставалось ему первому. Вообще-то Патриарх Пимен был очень сдержанным, молчаливым человеком. Он допускал определенную жесткость в общении, но что касается отца Федора, отца Сергия и меня, это была отеческая жесткость. Каждый его взгляд, каждое слово были значительными, которых вполне хватало для осознания нашей оплошности или какого-то недовольства Святейшего. К слову сказать, Святейший очень любил семью о. Федора и даже приезжал к ним в гости.

Вращаясь в кругу проблем, которые возникали у отца Федора, у отца Сергия и у меня с Патриархом, мы знали задачу каждого из нас и помогали друг другу лучше сделать порученное нам дело. За десять лет служения у Патриарха эпизодов было очень много, иногда комических, иногда трагических, но все они памятны взаимной помощью, сердечным участием. И что характерно - никаких интриг, все предельно честно, предельно открыто. Нам, братьям, нечего было делить, и поэтому между нами никогда не было никаких кривотолков.

В 1982 году я был рукоположен во дьякона, а года через четыре по благословению Патриарха меня перевели на приход. Примерно в это время и Федора рукоположили во дьякона, но он с о. Сергием оставался с Патриархом до последних дней Святейшего. Шестого января 1989 года над о. Федором было совершено таинство рукоположения во иереи. Рукополагал его в Богоявленском соборе архиепископ Зарайский Алексий, а местом служения был определен храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах. Я уже был священником и служил на Ваганьковском кладбище, в храмах Андрея Первозванного и Воскресения Словущего. И снова наши встречи стали эпизодическими. Отец Федор служил на Таганке, а о. Сергий продолжал подвизаться в Лавре и, кажется, даже последним из нас был возведен в сан священника. Их с о. Федором рукоположили почти одновременно, с разницей, может быть, в несколько месяцев.

Уже будучи на приходе, я иногда помогал братьям. Меня вызывали в патриархию, и я по старой памяти участвовал в работе различных конференций, соборов, обслуживании столов. Но через год-полтора после смерти Патриарха Пимена жизнь нас снова свела вместе с Федюшей, но теперь уже на приходе в Тушино.

В 1990 году отец Федор получил новое назначение - его благословили восстанавливать храм Преображения Господня в Тушино. Помню его радость и одновременно некоторую растерянность перед тем, что он застал, ступив на порог бывшего и будущего храма. Тогда, находясь на территории только что выехавшего склада строительных материалов, даже при самом богатом воображении, нельзя было себе представить, что через десять лет здесь будет такая красота, как сейчас. Минутная растерянность тут же сменилась горячим стремлением приступить к работе.

В то время я уже был настоятелем храма святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, но службы там не велись, восстановительные работы шли очень медленно, и я с удовольствием взялся помогать брату на Тушинском приходе. Безусловно, мое участие здесь не было столь значительным: на мне оставался Толмачевский приход, где тоже нужно было трудиться, но дни, связанные с началом восстановления Преображенского храма, были нашими общими. Это дает мне основание считать Тушинский приход своим. Здесь трудятся, сюда приходят молиться дорогие и любимые мной люди. Они мне дороги, как и прихожане Толмачевского храма.

Первые дни работы мы тоннами выгребали мусор, грязь, ломали стены. Энтузиазм, с которым все трудились на восстановлении храма, наверное, можно было сравнить с энергией, которую приложили большевики к его разрушению. Работали без денег, без техники и почти без отдыха. Не приходится говорить и о технике безопасности. Чудом не погиб тогда наш отец Федор. Он стоял прямо за стеной, которую пытались ломать всем приходом. Разрушали ее не отбойными молотками, на которые денег не было, а при помощи груза, подвешенного на блоках. За секунду до того как рухнуть стене, по какой-то необходимости из-под нее вышел отец Федор. Теперь мы знаем, что Промыслом Божиим, где сочтены наши дни и часы, отцу Федору было оставлено всего десять лет, чтобы свершить то, что ему удалось.

Постепенно, восстанавливая храм, возрождалась и храмина души нашего народа. Многие, придя сюда из любопытства, решали здесь свои духовные проблемы. Одному Господь посылал удачную работу, другому - счастливую женитьбу, третьему - чудесное исцеление, у четвертых родился нежданный ребенок, когда родители уже, казалось, отчаялись. И этим Господь приводил их к Себе, через молитвы отца Федора, через его дерзновение. А молитва у него была именно дерзновенная. Она была одновременно очень пламенной и очень вдохновенной.

Особую ценность для меня составляет память о нашем евхаристическом общении. Это общение заполнило тот вакуум во времени, который существовал между нами в силу разницы в возрасте, в личных судьбах, о чем я писал выше. Служить с ним литургию для меня значило быть свидетелем и участником благоговейного предстояния пред Богом. Во время службы с ним я почти всегда испытывал чувство Божия присутствия, тех благодатных даров, которые человек получал во время литургии. Я слышал об этом и от других священников, поэтому пишу, не сомневаясь в происхождении пережитых ощущений.

Все у него было по чину, по уставу и служба проходила на одном дыхании. Бывало, смотришь на него, понимаешь - устал человек; но как бы он ни устал, служил всегда с подъемом, во время службы всегда был полон духовной силы. Служба с ним, это всегда радость, всегда событие, приносящее удовлетворение духовное и мир.

Когда он приходил ко мне служить, а это случалось чаще всего на патриарших службах Святейшего Патриарха Алексия II, я просил его совершать проскомидию. Никому другому я не мог поручить ее и сейчас очень остро ощущаю отсутствие брата. Раньше Феденька придет, все сделает, и я всегда мог на него положиться полностью. В алтаре он был предельно собран и внимателен, старался, чтобы никакая крошечка или капелька не упала, не пролилась. Слава Богу, во время евхаристии у нас никогда не было никаких чрезвычайных происшествий. Очень он переживал, если в какой-то момент в алтаре кто-либо допускал неловкое движение.

Он всегда у меня служил во дни празднования Владимирской иконы Божией Матери, я служил в его храме на Преображение Господне. Обязательно помогали мы друг другу Великим постом. В храме Николы в Толмачах нельзя служить чин погребения на Успение Богоматери, и в эти дни я служил в Тушине. Бывало, мы случайно встречались с ним на службах в других местах: в Донском монастыре, на патриарших службах в Кремле. Как-то буквально за две недели до его гибели мы с ним вместе поехали на освящение в один дом. Очень ему не хотелось ехать, трудно было выбрать время, но чтобы сделать мне приятное и не обидеть хозяев, ждавших нас обоих, согласился. Приехал он такой усталый, что даже говорил через силу. Так совершили мы с ним нашу последнюю совместную требу на земле.

Тогда же, в последний день Святок, мы всей семьей, отец Федор с матушкой Галиной и детками оказались вместе в Донском монастыре, молились у мощей святителя Тихона по приглашению нашего друга, наместника монастыря архимандрита Агафодора. Отец Федор оказался там чуть раньше всех и потом, помню, мне говорил: "Как я хорошо, Коленька, помолился у святителя Тихона, пока вас ждал!"

Ярким событием в моей жизни было освящение нашего храма в 1996 году. Главным помощником мне здесь был, конечно, отец Федор. Вообще, надо сказать, он был специалистом по освящению храмов, престолов. Эта "специализация" открылась у него после освящения Тушинского храма. Многие, наверное, помнят, что Промыслом Божиим наш Тушинский храм был первым, который освятил Святейший Патриарх Алексий в первосвятительском сане. С этого события по сути началось церковное возрождение в России. Не знаю, задумывался ли об этом отец Федор, но тщательность, с которой он готовился к первому в своей жизни освящению храма, могла быть сравнима лишь с благоговением во время служения им литургии. Вообще, все, что касалось служения Богу, для него было священно. Помню, все тогда прошло без запинки, и с того времени появилось у него послушание - готовить к освящению открывающиеся храмы. Сколько десятков их на его счету -один Бог весть. Они есть и в Москве, и в Сибири, и по всей России, в воинских частях и в тюрьмах.

Одно из самых значительных по объему работы было у отца Федора послушание, связанное с окормлением Армии, правоохранительных органов и тюрем (Даже оставаясь в кругу семьи, священники себе не принадлежат.). Промыслом Божиим он был избран к этому служению из многих кандидатов. Но именно его назвали первым армейским священником Русской Православной Церкви. Сам того не сознавая, он шел к этому многие годы. Во-первых, его характер, простой, открытый, формировался именно с учетом будущей востребованности этих качеств. В войсках, и тем более в тюрьмах, в общении с заключенными его простота и искренность открывали сердца тысяч нуждающихся в помощи Божией, которая приходила к ним через отца Федора. Во-вторых, сам он прошел службу в Армии, служил в десантных войсках, приобрел определенный навык общения с армейцами. Его импульсивная энергия была необходима для того, чтобы зажечь военнослужащих огнем веры, как-то воцерковить. Он оказался достойной кандидатурой на съезд капелланов в Риме и по благословению Святейшего Патриарха представлял там нашу Церковь.

Отношение к воинству у него было очень серьезным. Так, например, несмотря на то, что нас связывали родственные узы, многолетнее совместное служение у Патриарха Пимена, а значит и обоюдное полное доверие, он, тем не менее, никогда не выходил за рамки допустимого при обсуждении каких-то военных тем. Я очень ценил в нем это качество.

Если выпадала нам возможность спокойно побеседовать на общие темы или поговорить о жизни Церкви, я всегда старался заручиться его мнением. Он вращался в высоких армейских кругах, а также в патриархии больше, чем я в последние годы, и был свидетелем и участником многих событий, но ни разу я от него не слышал недовольства тем или иным решением или поступком известных всем лиц. Из его уст никогда не вылетело ни слова осуждения, о чем бы или о ком бы он ни говорил. А сам, даже явные факты нравственных нарушений, о которых много писали, принимал всегда с осторожностью. Говорил: "Неужели это так? Я просто не могу в это поверить". Вздохнет: "Ну что ж, значит на то воля Божия. Надо терпеть".

Еще одно качество, которым он обладал в полной мере, это его врожденная дипломатичность. Имея характер добрый, светлый, он умел со многими людьми ладить. К этому качеству стоит присовокупить его общительность, контактность, умение быть, что называется, душой компании. Он обладал искрометным характером, большим чувством юмора, умел вовремя ободрить своей улыбкой, доброй шуткой. Это качество особенно ценилось в суровой воинской среде, где ему приходилось иногда выступать миротворцем, сводить на нет какие-то конфликты. Он всегда умел поддержать разговор, даже будучи усталым.

Отец Федор отличался именно тем, что он всегда был готов помочь всем и во всем. Он не знал слова отказа, брал трубку, даже если изнемогал от усталости, не мог отказаться от разговора по телефону, сказаться больным и т.д. Если было нужно - в любое время дня и ночи встанет, поедет, сделает. Конечно, труды священника человеку можно вынести только с помощью Божией.

Характерной особенностью наших встреч последних двух-трех лет был дефицит времени. Постоянная занятость, постоянная невозможность уделить друг другу достаточно времени. Даже оставаясь в кругу семьи, священник себе не принадлежит. Вечером приходишь к отцу Федору - всегда кто-то у него есть. К нам домой он приезжал за десять лет раза четыре, мы со Светланой чаще у него бывали. И всегда у него за столом либо военные, либо просто друзья, либо еще какие-то люди, ждущие его внимания. Хочется поговорить, спросить о чем-то, но чувствую, что рядом те, для кого его слово сейчас крайне важно, и остается только молча смотреть на него, горячо любимую им матушку Галину и деток.

Гости расходятся, но для каких-то задушевных разговоров просто не остается ни сил, ни времени. Улыбнется, скажет тебе несколько слов - и все общение: пора ехать домой. Но и эти мгновения были наполнены радостью, которую осознаешь только теперь.

Радостными были просто прикосновения к нему. Уместно будет вспомнить евангельскую притчу о кровоточивой жене. Помните? Прикоснулся ко Мне некто..., т.е. прикоснулась краю ризы, и сила от Него отошла. Когда касаешься "края ризы" отца Федора, других духовных лиц, берешь ли благословение или целуешься с ним по-братски, в этом прикосновении мы часто даем друг другу гораздо больше, чем могли бы дать много слов. В таком прикосновении к отцу Федору я иногда получал ответ на не прозвучавший вопрос.

Помню, в последний его день сидели мы за именинным столом у него в храме, а мне нужно было что-то с ним обсудить. Я спрашиваю:

Как у тебя складывается завтрашний день?

Я вот сейчас уеду, завтра вернусь, и мы с тобой вечером созвонимся.

Куда уезжаешь-то?

Да ты не волнуйся, далеко я уезжаю. Я снова спрашиваю:

Да куда ты уезжаешь?

Я далеко уезжаю, но там очень хорошо, ты не волнуйся. Плес это место называется.

А у меня вдруг от его слов возникла в памяти картина Левитана "Над вечным покоем", он там ее писал.

О, - говорю, - прямо к "Вечному покою" едешь.

Да, там места чудные. - Как-то сам себе сказал он об этом. А на следующий день оказалось, что он на нас смотрит уже оттуда.

Незадолго до гибели отца Федора произошло интересное событие, доставившее веем Соколовым великую радость, которой, может быть, и не было за всю жизнь нашей семьи. Мы, не сговариваясь, собрались все вместе в один день. Да простят мне читатели такое сравнение, но я в тот момент вспомнил, как апостолы собрались у гроба Богоматери на Ее Успение. Мы тогда собрались абсолютно все: владыка Сергий, Федюшина семья, мои дети с женами, я со Светочкой, мамочка наша, Катюша, Люба с детками, отец Николай Важнов - ну, все. И пришли на крестины маленькой Анечки, самой младшей дочки отца Федора. Обычно мы бывали на крестинах всех его детей, но редко собирались всей семьей: кто-то не мог, кто-то заболел и т.д., а тут каким-то чудом все собрались у купели этого ребенка и недоумевали, смотрели друг на друга с немым вопросом: почему Господь собрал нас вместе? То ли это ребеночек будет особый, то ли ждет нас какое-то событие. У Бога не бывает случайностей, и внимательного человека такие события заставляют задумываться. Они как бы напоминают нам, что Господь нас всех ждет к Себе, готовит к переходу в вечность, а остающихся укрепляет перед временной разлукой, утешает.

Февральский день тот был радостный, веселый, снежный и в то же время светлый. Я крестил, владыка Сергий был крестным отцом, отец Федор помогал, у купели стоял. Так состоялась последняя встреча семьи и всей родни. После этого мы все собрались очень скоро, только уже у гроба отца Федора.

Да, брат был младше меня, но наши встречи, особенно в период, когда мы уже оба были в священном сане, стирали временные границы, уничтожали разницу в возрасте. Мы оба чувствовали особенный характер нашего общения и дорожили им. А сейчас, переживая утрату, утешаешься тем, что он близок больше, чем когда-либо.

Пока он был жив, мы могли только звонком найти друг друга или встретиться взглядом, и нам этого было, в общем, достаточно. А сейчас стоит только возвести свой ум и сердце к Богу, помолиться: "Помоги, Господи, молитвами братца моего, вразуми меня, что мне подобает сделать или сказать", как тут же получишь ответ. Тайна этого общения заключена в словах нашего Спасителя: "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино" (Ин. 17, 21). Вера, с которой мы обращаемся к Господу, помогает отцу Федору быть тотчас около нас и исполнить то, что нам нужно, что нам полезно.

Протоиерей Федор Соколов.

21 февраля 2000 года, в день памяти своего небесного покровителя великомученика Феодора Стратилата, погиб в автомобильной катастрофе протоиерей Феодор Соколов, настоятель Спасо-Преображенского храма в Тушине. Сотни прихожан лишились мудрого духовного наставника, осиротела большая семья отца Феодора - жена и девять детей. Невозможно передать словами горе его матери.

Протоиерею Феодору Соколову был всего сорок один год. И по всем земным меркам ему бы еще жить да жить... По христианским же понятиям человек умирает тогда, когда его душа более всего созрела для перехода в жизнь иную.

Вся его жизнь была пламенным горением любви ко Господу и людям. О. Феодор родился в семье, глубоко укорененной в православной вере. Его дед, Петр Никологорский, был сыном дьячка, воспитывался в Московской духовной семинарии. В послереволюционные годы семья была репрессирована, и родственники распределили детей по семьям, проживавшим в иных местах, где власти не знали о происхождении ребенка.

Вот что пишет в своей книге «Правдой будет сказать» старший брат о. Феодора Серафим, в священстве - епископ Новосибирский и Бердский Сергий: «Мне, милостию Божией, суждено было родиться в семье московского священника, прослужившего у престола Божия более сорока лет в одном приходе и благим примером побудившего всех своих пятерых детей связать жизнь со служением Церкви Божией. Только сейчас я осознаю всю глубину духовной жизни моего отца-священнослужителя, сумевшего сохранить сердечный мир и неподдельное уважение ко всем людям, несмотря на то, что в сталинских лагерях погиб его отец и наш дед, тоже священнослужитель, что по приказу "тройки" был расстрелян по навету старший брат, что семья была до нитки обобрана воинствующими безбожниками и сам он, как "лишенец", не был допущен к вступительным экзаменам в высшее учебное заведение.

Отец простил всех, как учит и к чему призывает нас Евангелие, и поэтому, когда несколько лет назад стали открывать секретные архивы и мир узнал о великих жертвах тех лет, он был совершенно спокоен и явно не хотел вспоминать прошлое. Эту умиротворенность он передал и нам, своим детям, что мне лично позволило при

открывшихся для Церкви благоприятных обстоятельствах для проповеди и самого широко служения сразу же, не оглядываясь назад, включиться в созидательную работу.

Воспитанием нашим в основном занималась мама, художница по образованию, но отложившая мольберт и кисть на многие годы и, таким образом, принесшая в жертву свой талант ради всестороннего развития своих детей. Благодаря этому все мы были воспитаны в духе церковности и получили прекрасное образование, в основном музыкальное. После достижения совершенного возраста у всех нас постепенно сложилось убеждение, что жизнь свою мы должны посвятить служению Церкви, хотя отец нас никогда к этому не призывал».

Большое влияние на воспитание юных душ в годы безверия оказал дедушка со стороны матери Николай Евграфович Пестов. После вечернего чая никто не расходился. Часам к шести на террасу собиралась детвора от шести до шестнадцати лет, многие с родителями. Содержание бесед во многом отличалось от тех, которые Николай Евграфович проводил с ребятами в детстве. Он уже не читал жития святых по святителю Димитрию Ростовскому, говорил: "Это написано в основном монахами и для монахов, написано в далекие от нас времена. Наставления для монахов не годятся для веселой молодежи, начинающей свою жизнь в суете шумной огромной столицы. В разные времена Бог посылал еврейскому народу разных пророков. Теперь верующие люди должны руководствоваться современными наставниками, а духовная литература должна соответствовать умственному развитию новых людей». Он обсуждал со слушателями характеры и поведение героев всем классической художественной литературы. Николай Евграфович критически относился, например, к Лермонтову, возмущался поведением Печорина, называя его подлецом. Лермонтов находил что-то прекрасное в образе демона, а Николай Евграфович доказывал, что в сатане нет ничего привлекательного, а только ложь, гнусность и греховная скверна.

Николай Евграфович приводил примеры из жизни замечательных современников, со многими из которых он встречался в жизни. Слушатели ловили каждое его слово, сидели, затаив дыхание. Потом многие высказывались, задавали вопросы. Николай Евграфович отвечал, ссылаясь на тексты Священного Писания, как на руководство в жизни, как на свет, озаряющий путь человека. Николай Евграфович задавал детям вопросы, спрашивал, как следовало бы поступить христианину в том или другом случае. Часто начинались горячие диспуты. Николай Евграфович, пользуясь своим авторитетом, ссылался на подобные ситуации в жизни святых, приводил яркие примеры из жизни подвижников благочестия. Он не делал ударений на внешнюю обстановку, но подчеркивал внутренний мир человека, его духовный рост, цель его жизни.

Эти беседы длились около двух часов и оставляли у всех глубокое впечатление, ибо слова Николая Евграфовича были как зрелые духовные семена, падающие на мягкую почву молодых и чистых сердец. Когда Николай Евграфович гулял в ограде храма, ребята часто окружали его и происходили подобные встречи: в тени вековых лип, сидя на лавочках и на траве, дети внимали словам дедушки. Среди них был Миша Крюков, друг Феди. Миша теперь иеромонах Иероним, служит священником в селе Гребнево, говорит прекрасные проповеди и молится над могилой Николая Евграфовича, похороненного за алтарем храма. Да и почти все мальчики, слушавшие в 70-е годы Николая Евграфовича, стали священниками: трое сыновей отца Владимира Недосекина, сыновья отца Георгия Рзянина, прослужившего в Гребневе дольше всех.

Павлик Вишневский, часто подолгу гостивший у Соколовых, служит священником в Москве. Двоюродный брат его Коля (сын отца Петра Деревянко) стал архимандритом Петром. Перечисленные мальчики были товарищами детей семьи Соколовых. Летом они все вместе ходили в храм, гуляли по лесу, играли в крокет и т.п. С некоторыми дети познакомились во время паломнических поездок с родителями.

Из воспоминаний мамы отца Феодора - Натальи Николаевны:

«В конце 60-х годов советская власть не допускала несовершеннолетних к участию в богослужении. Феденька разложил с отцом на столе карту Москвы, отметил крестиками открытые в те годы храмы: их было совсем немного, около сорока. Отец Владимир объяснил сыну, на каком транспорте и куда удобнее доехать. Феде хотелось все посмотреть. Он объехал многие храмы, но лучше собора в Елохове не нашел и тоже стал ездить туда».

В 1979 г. Ф. Соколов окончил школу, в 1977-79 гг. проходил военную службу, был десантником. В 1979 г. он поступил в Духовную семинарию, в 1982 - в Академию, в 1986 г. стал кандидатом богословия; с 1979 по 1990 г. был референтом Святейшего Патриарха Пимена. 7 августа 1982 г. рукоположен во диакона, а 6 января 1983 г. - во иерея. Первым

храмом, где служил о. Феодор, был храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах.

21 мая 1990 г. протоиерей Феодор Соколов был назначен настоятелем в храм Преображения Господня в Тушине. В это время от храма оставались одни стены, а на территории были склад и свалка. Но богослужения начались сразу же; через 20 дней о. Феодор отслужил заупокойную службу сорокового дня по Святейшему Патриарху Пимену и молебен на начало благого дела, а 17 августа храм освятил Святейший Патриарх Алексий II.

За время своего служения о. Феодор не только полностью восстановил храм, но и сделал его поистине центром духовного притяжения: за Великий пост здесь принимает причастие 10 000 человек, на обычных воскресных службах к Святой Чаше подходят сотни причастников.

С 1995 г. о. Феодор был заместителем председателя Синодального отдела Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Свою последнюю церковную награду - наперсный крест с украшениями - он получил 7 апреля 1999 г.

Семья батюшки была многодетной. Девятый ребенок появился на свет 5 января 2000 г., когда о. Федор сопровождал Святейшего Патриарха в поездке по Святой Земле. Девочку назвали Анной. А в день своего святого, полтора месяца спустя, о. Феодор после богослужения отправился в однодневную командировку по линии МВД в г. Плесс Ивановской области. Машину вел друг и водитель о. Феодора Георгий. До Плесса оставалось 40 км, когда произошло столкновение, в котором не было виновных...

За свою короткую жизнь он успел восстановить храм, собрать одну из самых больших общин в Москве, заложить фундамент новых отношений Церкви и армии (ему

принадлежит право называться первым военным священником в возрождающейся России), примирить с Богом сотни заблудших душ в местах лишения свободы.

Щедро награжденный от Бога многими талантами, он стяжал редкий для наших дней дар - дар любви. Ниже с небольшими сокращениями приведен отрывок из книги о протоиерее Феодоре Соколове "Дар любви" - воспоминания Галины Соколовой, жены отца Феодора:

«Родилась я в белорусской деревне, в Полесье, а в Москву приехала после школы в 1980 году - надо было помочь сестре. Мама отпустила меня в Москву с благословением обязательно посетить Троице-Сергиеву Лавру, и после первого же моего посещения Лавры я отчетливо поняла, что моя дальнейшая жизнь может быть связана только с ней и с Богом.

Вскоре я стала работать в семинарской столовой. Жила вместе с сестрой Верой, которая перебралась в Загорск (так в то время назывался Сергиев Посад) еще до моего приезда, вместе с ней и работала. Полтора года моей жизни в Лавре - это кладезь, из которого я черпаю и по сей день. Именно там я увидела и почувствовала светлую и чистую жизнь, совершенно иную, ни на что не похожую. Я благодарю Господа, что Он сохранил юность мою и наполнил Своей благодатью. Теплым светом озаряются мои воспоминания о первых встречах с Федюшей. Федюша мне потом рассказывал, как он впервые меня увидел: «Ребята наши все про тебя говорили: у нас новенькая появилась, уж такая веселая. Я стоял с ребятами, а ты столы вытирала. Я посмотрел на тебя сбоку и говорю им: вот хорошая-то матушка будет. И все. Без всякой связи с собой».

Однажды Федя пришел со своим другом Николаем Кондратьевым в столовую в перерыве между обедом и ужином. Сели они за стол, расположились, открыли принесенную с собой коробку и сидят. Я занимаюсь своими делами, прохожу мимо, а Николай Кондратьев, друг Федюшин, говорит мне: «Матушка, как тебя зовут?» - «Да ладно вам, - говорю,- вы знаете как. Матушкой меня зовут». - «Нет, ты скажи имя, мы в первый раз пришли». - «Галя меня зовут». -« Матушка, принеси нам чайку». Я принесла, обслужила их и пошла себе. А когда они уходили, Федюша ко мне обратился: « Матушка, попейте чайку с халвой, мы вам тоже оставили». - «Спасибо, - говорю, - мне сейчас некогда, я потом попью». -« Вы точно возьмете?» - «Точно. Вот дело доделаю, возьму вашу халву и съем за ваше здоровье». Конечно, я забыла про эту халву. А на ужин они приходят, подходят ко мне: «Ну, как, матушка Галя, халва вкусная? Понравилась?» А я говорю: «Ах, забыла, конечно». Они так расстроились! Федюша потом говорил: «Пошли к столу, где сидели, смотрим - коробочка стоит пустая». Я их потом успокаивала: «Ничего, ребята съели за ваше здоровье, какая разница». Этот случай с халвой нам с Феденькой очень памятен, и поэтому халву в нашем доме все любят.

Когда я впервые увидела его глаза, я почувствовала, что он не такой, как все, чем-то он отличался. В то время знать этого я не могла, я тогда еще даже имени его не знала. Наверное, это наши души друг другу знаки подавали: вот я. Так мы и познакомились.

Потом я его видела издали, но он ко мне не подходил. С того времени у меня появилась к нему не то чтобы симпатия, а я стала выделять его среди других. Помню, на Пасху, выхожу в зал, смотрю - сидит за третьим столом... в подряснике! Я так испугалась, и быстрей обратно на кухню. Думаю: «Мамочки мои! Он, наверное, женат, уже диакон, а я о нем думала! Грех-то какой! Что делать?» Пошла к нему, а он сидит, смотрит на меня и улыбается. Я подхожу, переборов волнение, и говорю: «Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!» - «Кто ты?». Федюша мне рассказывал: «Я сразу понял, что ты выглядывала и потом ушла. А когда спросила «кто ты», я понял, что ты имеешь в виду, понял, что я тебе небезразличен, и успокоился». «Не волнуйся, - он мне тогда ответил, - меня благословили носить подрясник». Вздохнула я с облегчением и пошла, успокоенная тем, что нет греха в том, что я о нем думала. А потом началось лето, и Федюша уехал со Святейшим. Я тогда даже не знала, что он иподиакон у Патриарха. За мной ухаживали разные мальчики. Ну, как ухаживали: подойдет, принесет яблочко, пирожок, угостит или вызовется провожать домой. Ходили мы обычно втроем: моя сестра Вера, подружка наша Мария и я. В случае, если к нашей компании добавлялся провожатый, это сразу замечалось. В семинарии же все открыто, все перед глазами: ага, понятно...

Лето прошло, а Федюши нет. Потом наступил праздник Преподобного Сергия, осенний. Ах, мамочки мои, пришел! Я тогда мыла посуду… И он остался у меня около мойки, покуда я всю посуду не перемыла. Обычно я все быстро делаю, а тут смотрю - посуда-то у меня не вымывается. Все мою и мою, а он все говорит и говорит. Уже все отдыхают, чай пьют, а я все мою и мою. Мария, что с нами жила, раз пройдет мимо, второй, третий, все смотрит, повара косятся. Они все знали, кто он такой, а я-то не знала. Думала, просто Федя, семинарист. И только когда он наговорился вдоволь, а я вымыла все кастрюли, черпаки, он со мной распрощался. Дома Марийка и Вера в два голоса устроили мне взбучку: « Ты знаешь, с кем ты стояла? Ты знаешь, что он у Патриарха иподиакон? У него семья какая, отец - священник! У тебя начинается серьезная жизнь. Брось свои шутки. Надо быть серьезней, в конце концов». Я про себя думала: «Не могу я быть другой, мрачной, серьезной, нет во мне этого», - но отвечала: «Ладно, буду». Потом, между Преподобным и Покровом, он подходил ко мне и все приглашал в Москву, в Елоховский собор на службу. Я же, «пропесоченная» Марийкой и Верой, отвечала: «Да у нас и тут службы очень хорошие, и тут очень красиво поют». Мне не хотелось признаться, что я нигде, кроме Загорска, не была. Я пошла к батюшке, и он меня благословил на поездку. Приехала я в собор и во время службы даже встретилась с ним взглядом. Но как служба отошла, я пошла по всем иконам. Никто меня этому не учил, но я чувствовала в этом какую-то потребность и всегда после службы ходила по иконам. Я подхожу к мощам святителя Алексия, к Казанской, к другим иконам, а везде ж очереди. Покуда это я очереди выстою, покуда приложусь, уже и храм пустой. Вышла из собора, когда в нем полы мыть заканчивали. А Федя что? Служба закончилась, Патриарх уехал, он оделся и стоит у храма, меня караулит. Стоял, стоял и решил, что он меня проглядел, что я уже уехала, повернулся и пошел к метро. Так было несколько раз, и только на Покров Божией Матери состоялась наша первая прогулка.

…На Преподобного Сергия на всенощной я не была, дежурила. Он пришел в столовую, принес благословленный хлеб, дал мне его и при этом мою руку как сжал! У меня внутри все загорелось. Я схватила этот хлеб: спаси, Господи! Столько много я никогда не видела. Нам давали по кусочку, так благоговеешь над этим кусочком, не знаешь, как его скушать. А тут - целый хлеб! А на утро в Успенском соборе Лавры была патриаршая служба. Я в тот день не работала. Подхожу к собору, ребята семинаристы меня все знали, пропустили по левому ходу, и я встала около хора. Стою, молюсь, смотрю - Федя выходит. После службы мы вместе с Верой втроем прошлись. На Покров Федя меня пригласил в Елоховский. Он потом рассказывал: «Я решил, буду в соборе тебя ждать, не на улице, а внутри». И потом, когда мы гуляли, он говорил: «Понял я, почему не мог тебя дождаться раньше. Ты ходишь по всем иконам, прикладываешься, а везде очереди, я и уходил раньше, тебя не дождавшись. Прости меня, пожалуйста». И вот на Покров я отстояла очередь к святителю Алексию, иду к Казанской - стоит около иконы с портфельчиком, улыбается, ждет меня! Я приложилась к Казанской, потом пошла к святителю Николаю, к Матери Божией «Взыскание погибших», потом мы уже вместе вышли из собора, перешли улочку и пошли вперед. Моросил дождик. Первый раз идем вдвоем, а я и не знаю, как себя вести. Помню, портфель у него был новый. Он к нему, наверное, еще не привык, и говорит: «Я тебе сейчас просфорочку достану». Открывает портфель, и все из него посыпалось на асфальт. Собрали мы рассыпанные вещи, он выпрямился, и я машинально его под руку - хвать, чтобы держаться удобней. Тут же сама испугалась своей смелости, руку отдернула, а он говорит: «Бери, бери». С каким трепетом положила я потихонечку свою руку на его! В этот день мы гуляли около Данилова монастыря, прошлись в Донской и Новодевичий - казалось, всю Москву исходили. Потом пошли в кафе, кофе пили. Он мне стакан подает, а я не пью, потому что в стакане ложка. Я думаю: «Как же я возьму этот стакан, если ложка там мешается? И куда мне ее положить? На стол не положишь - грязный, а начнешь пить - она по лицу стукнет. Нет, буду ждать, как он сделает». Смотрю, он спокойно одним пальчиком ложку придерживает и пьет. «Вот, - думаю, - голова садовая, таких мелочей не знаю». Потом я, конечно, ему все рассказывала. Он меня так жалел! « Бедненькая ты моя, - приговаривал, - досталось тебе со мной. У тебя все так просто. Меня просто поразила твоя простота, непосредственность. Так это мне понравилось! Увидел я, что не старалась ты понравиться, не обдумывала, что и как сказать, а была сама собой. Я тебя люблю за эту простоту и доброту. Больше мне ничего не нужно». После праздника Покрова, Божья Матерь взяла нас под Свой покров. Буквально после первой же прогулки он мне сделал предложение.

На следующий день после праздника встретились мы после работы. Из Лавры вышли, идем по аллейке, и я ему рассказываю, что у нас на кухне уже разговоры пошли. Когда в семинарии узнали, что Федюша стал за мной ухаживать, тут враг стал действовать открыто. Если другой юноша подходил или даже провожал, никаких особенных препятствий извне не было. Даже «вразумления» сестры были общевоспитательного характера: она не требовала от меня, чтобы я вовсе не общалась с мальчиками, а лишь призывала к серьезности. Но как только появился Федюша, я сразу почувствовала давление. Помню, меня две девушки вызвали на улицу и говорят: «Ты знаешь, из какой он семьи? Ты знаешь, какая у него мама? Она такая мадам, она вся в золоте, она в шляпе, у нее такие прически, она так одевается! А ты какая?» Я стою и молюсь про себя: «Господи,

помоги!» Очень скоро я узнала, что мама Федюши совсем не такая, какой мне ее рисовали. Так враг стремился разрушить наш будущий брак в пору, когда мы сами с Федей о нем и не думали. Не стала я ему рассказывать об этой истории с девушками, только посетовала, что беспокоюсь по поводу разговоров на кухне. «А чего беспокоиться? Я уже обдумал, как познакомлю тебя с мамой и папой. Галочка, ты выйдешь за меня замуж?». Что я пережила в тот момент - не берусь описывать. Помню, что растерялась, не ожидала, что так вот сразу все произойдет, и говорю: « Ой, страшно даже и подумать. Я ведь из деревни, а ты из Москвы. У тебя семья вон какая, а мы простые люди». Долго мы потом беседовали. О том, как он представит меня своим родителям, как будем просить их благословения на брак. Говорил, конечно, он, я же слушала и удивлялась: передо мной открывался мир, о котором я никогда не слышала, даже в книгах не читала. «Я тебя поторопил с ответом, но ты не спеши, подумай. Ты должна знать, на что решаешься. Ты знаешь, какой должна быть матушка? Я же буду священником, и кто знает, какое будет время? Мой дедушка был дьяконом, он за веру Христову пострадал. Церковь всегда переживала притеснения. Ты сейчас только к вере пришла и многого не знаешь, а сумеешь ли нести крест матушки, жены священника? В жизни все может быть, и насмешки: «Жена попа», чувствуешь ли ты готовность к этому» Я так посмотрела на него и говорю: «Федюша, куда ты, туда и я. Я тебе полностью доверяю. Будем молиться, чтобы Господь нас сохранил, чтобы я сумела быть твоей матушкой, деток воспитать». - «Нужно будет жертвовать собой». - «Как жертвовать, чем?» -«Своей молодостью, своей жизнью. Мы с тобой сейчас поженимся и, если Господь нам даст деток, не будем жить и веселиться, как сейчас. Это сейчас нам с тобой так весело, так хорошо. Закончатся сплошные воскресенья, наступят будни. Будет свой приход, нужно будет держать себя в каких-то рамках. Сумеешь ли ты все это перенести?» - «Я знаю одно, Федюша, ты у меня есть, и я буду стараться вести себя так, как ты мне будешь подсказывать, и все силы приложу к тому, чтобы тебе никогда не пришлось за меня краснеть». Конечно, я тогда и не представляла всего, что меня ждет на самом деле, какой крест несет матушка, какой она должна быть. Он-то знал, когда предостерегал меня, и знал не только по книгам. А я даже и не задумывалась о той огромной разнице, которая существует между женой священника и мирянина. Теперь-то я знаю, что заключается она не в привилегиях, а в обязанностях: как вести себя с людьми, как деток воспитывать. Слова апостола Павла: «Жена - слава мужа» относятся ко всем женщинам, но в первую очередь к женам священников.

Своим родителям Федюша меня представил еще постом. «Я так волновался перед тем, как сказать им, что встретил девушку, на которой хотел бы жениться, - вспоминал Федя. - Приехал после занятий пообедать, чтобы потом вечером служить с Патриархом, и за обедом рассказываю, как идут занятия, что сейчас собираюсь на службу со Святейшим, а сам все думаю, как же мне сказать маме с папой? Второе кончаю, чай выпил, уже надо уходить, а я все никак не могу начать. Встаем, уже поблагодарили Господа, и тут я говорю: - «Папа, мама. Вы меня все спрашивали, ищу ли я невесту, я нашел ее. Привезу вам ее показать». Мама: «Ах! Уже даже и показать везешь? А кто она, откуда?» -«Из Белоруссии». -« Из Белор-у-уссии? А сколько ей лет?» -« Восемнадцать». -«Ой, ребенок, совсем ребенок!» Договорились на какой-то день, и Федюша меня привез. Я ужасно волновалась. Федюша говорит: «Ты не бойся, я все время буду с тобой. У нас мама такая любопытная, она будет тебе вопросы задавать, но ты не волнуйся, я за тебя на все отвечу. Я тебя не оставлю ни на шаг. Я буду держать тебя за руку». И вот привез меня Федюша, заходим в дом, мамочка нас встречает, мы с ней поздоровались, поцеловались. Тут же стали накрывать на стол, сели обедать. Начались обыкновенные вопросы: откуда, какая семья. Мама Федюши Наталья Николаевна все расспрашивала, а я подробно ей рассказывала. Контакт у нас с ней сразу возник, и волнение моментально улетучилось. После обеда я мыла с ней посуду, и мы все говорили, говорили. Федюша мне потом рассказывал: «Ты мамочке моей очень понравилась. Она сказала: «Такие руки, как у Галочки, все смогут сделать». Я посмотрела на них - руки как руки. Какие же они должны быть? А он мне: «У тебя же маникюра нет, колец не носишь. А потом, ты пришла, стала помогать стол накрывать, посуду мыла, и мама сразу заметила, что ты труда не боишься». Потом назначили день свадьбы. Мама с папой говорят: «Мы решили, что вас молодых мучить? Если вы любите друг друга, чего вам ждать какого-то лета? Прямо после Пасхи и отпразднуем свадьбу». Нам с Федюшей настолько было хорошо вместе, что мы даже и о свадьбе не думали, но, конечно, с радостью согласились. Назначили дату, стали готовиться. Они мне все купили: и материал на платье, и туфли. Я только фату из Белоруссии привезла. Очень красивая была фата, многие потом у меня ее просили «на прокат», так она у кого-то и осталась. Как начались приготовления к свадьбе, с работы я уволилась, и мы поехали с Федей в Белоруссию. А дома у меня готовился «последний штурм». Я написала родителям, что собираюсь замуж, что жених мой будущий священник, и батюшка меня благословляет на брак. Сестры мои как узнали об этом, все восстали. Мама мне писала: «Раз тебя батюшка благословляет, и муж у тебя будущий священник, то я тебя благословляю, и отец благословляет. А на сестер не смотри». К нашему приезду они все съехались, чтобы взять меня в оборот и разрушить наши планы. В то время в их представлении будущий священник был не человеком, а, наверное, каким-то чудовищем. Забегая вперед, скажу, что теперь все мои восемь сестер - люди церковные. Одна из них сама матушка, другая - монахиня, но Вера, в постриге Валерия, никогда и не была на их стороне.

Когда мы с Федюшей приехали, и они увидели его, рот у них закрылся, а потом расплылся в улыбке, и выражение лица уже не менялось. Он так им всем понравился, что они только и говорили: «Ой Хведенька, ох Федечка, да який же ты умница, да какой же ты! А ты так смеешься, а ты так шутишь, а с тобой так легко и хорошо! Ох, Галина, да якая ж ты шчастлива! Ох, як добре, шо ты пошла туда!» Собрались они расстроить нашу свадьбу, но в один момент все стало по-другому. С первых же мгновений знакомства Федюша покорил их своей простотой. Он мог держаться очень просто с любым человеком, будь то генерал, простой человек или президент, ему это было безразлично. Не то, чтобы он себя держал как-то особенно достойно - нет. Он был одинаков со всеми. Людей поражала чистота его сердца, поэтому они к нему тянулись. Он мог поговорить, пошутить, посмеяться и какие-то серьезные вопросы обсуждать. Уж если мои сестры так изменились, что о других тогда говорить. После нашего приезда они перестали мамочку мучить за то, что мы с Верой не пошли путем, который они для нас выбирали.

Мы вернулись в Москву; вскоре кончился Великий пост, а за ним и Пасха. Прошла Светлая седмица, и в храме Адриана и Натальи, где настоятелем был папочка Федюши, отец Владимир, нас обвенчали. Таинство венчания совершал он с двумя дьяконами - отцом Николаем Важновым и отцом Сергием, братом Федюши, будущим епископом Новосибирским и Бердским. В свадебное путешествие мы не ездили. У Любы стали жить, Федюшиной сестры. Люба была уже матушкой, женой отца Николая Важнова, но детей у них еще не было, и жили они вдвоем в четырехкомнатной квартире у метро «Планерная». Я стала присматриваться к их жизни: как вести хозяйство, как готовить пищу по-городскому, как готовить супы, второе, котлеты. У нас в деревне по бедности все было просто: хлеб, молоко да картошка. Удивляло меня, как это Люба знает, что нужно вечером приготовить, а что можно уже завтра. Все это было для меня загадкой, и Любушка меня всему научала. Постоянно я ощущала на себе ее любовь и внимание, с каким она относилась ко мне. Теперь я удивляюсь, как она все успевала, ведь в то время она пела в храме «Всех скорбящих Радосте» на Ордынке и училась на регента в семинарии. Как же мне хорошо жилось на «Планерной»! До сих пор я вспоминаю чувство узнавания другой, счастливой жизни. При встрече: «Доброе утро» - поцелуют друг друга. «Спокойной ночи» - поцелуют друг друга. Ни ругани, ни ссор, ни криков. Как они рады друг другу, как обсуждают все вопросы вместе, у них нет ничего отдельного. Как беспокоятся друг за друга, переживают, молятся. Все это было для меня таким контрастом по сравнению с тем, что я до сих пор наблюдала в семьях моих сестер. Конечно, в жизни не может быть все гладко, даже не должно, мне кажется, быть какой-то стерильности в жизни. Только в испытаниях и закаляется любовь сильнейшая.

Вскоре после свадьбы полетел Федюша с Патриархом в Америку, а я на эти две недели поехала в Белоруссию. Но мне неинтересно там было. Как будто не мои стены. Жила эти две недели в Белоруссии, а сердцем и умом была в Москве. Это была первая Федина поездка, когда я его ждала. Потом я ждала его всю нашу жизнь, все восемнадцать лет, часто вспоминая нашу первую разлуку. Вернулись мы в Москву в один и тот же день. Я появилась дома раньше, и он мне звонит: «Галочка, приезжай ко мне в Патриархию на Кропоткинскую». Ой, да конечно! Федюшечку сейчас увижу, не видела две недели! Не пошла - полетела как на крыльях. Приехала в Патриархию, мы расцеловались, довольные, счастливые, и он тут говорит: «Ну, пойдем, Патриарх тебя ждет». Я даже дар речи потеряла: меня ждет сам Патриарх! Тут же вспомнила я, как впервые увидела Святейшего в Трапезном храме Лавры, как через сотни голов пыталась разглядеть его от дверей. Было это еще до знакомства с Федюшей. В то время я вообще ничего не понимала в службе. Помню, на исповеди сказала об этом батюшке, а он мне на это тогда говорил: «Галочка, ты стой, читай про себя Иисусову молитву, когда нужно будет - все станешь понимать, Господь тебе откроет». А спина разламывается, ноги ватные. Стою, слушаю пение, смотрю на монахов, служащих со Святейшим, и думаю: «Господи, какие же там все святые! Сам Патриарх, такой человек! Он же святой! А я такая грешница, я ж ничего не знаю! Какой ужас...» Впервые Федя меня представил Святейшему еще до венчания в Елоховском после службы. Федюша идет за мной и говорит: «Не волнуйся ты так, все будет хорошо. Благословение возьмешь, он на тебя посмотрит, и все». Федюша меня подводит, Святейший сидит, вокруг него архиереи, священство. Подхожу, ни жива ни мертва, он меня благословляет, берет за руку и внимательно так рассматривает. Я стою вся красная от смущения. Как он отпустил руку-то, отошла подальше, стою, а он все молчит. Потом взглянул еще раз и говорит: «Ну что ж, хорошо. Высокая, красивая, все хорошо». Я не знаю, что со мной было от этих слов! Как я вовсе не сгорела от смущения! Но одно дело - подойти к нему в храме, где, наверное, каждый мог видеть Святейшего, и другое дело - в Патриархии. Да еще Федя сказал, что он меня ждет. Это что же, значит, он меня помнит? Вошли мы в зал заседаний Синода, в этот момент открывается дверь кабинета Патриарха, и на пороге стоит сам Святейший Патриарх всея Руси Пимен. Как сейчас вижу его перед своими глазами: маленький, сухонький, седенький, в простом подряснике, и почему-то показался мне маленького роста, не такой, каким я видела его на службах. Вхожу и вижу на столе вазу с огромнейшим букетом роз, штук, наверное, пятьдесят. Он вынул их и подал мне. С волнением приняла я цветы, поцеловала его руку…

На чтение и учебу времени у Феди оставалось мало, но, видно, крепко заложено в него было то, что он получил в семье. Многому он научился от отца, от дедушки Николая Евграфовича. Отец Владимир семинарию не кончал, но лучше многих выпускников Академии знал, например, богослужебный устав, мог ответить на любой богословский вопрос. И все это он передал своим детям. А потом, жить с Патриархом десять лет - это тоже образование. И какое!

В каждой семье появление на свет ребенка - событие исключительное. И сколько к нему ни готовься, оно всегда поражает чудом появления на свет нового человека. Я никогда не читала медицинской литературы и абсолютно ничего не знала о семейной жизни, даже не знала, откуда дети берутся. Не хотела и книг в руки брать, чтобы не было мне страшно. Это знание пришло само. Первого нашего ребенка я вынашивала, еще когда мы жили на «Планерной». Часто ждала я Федю в аллейке над оврагом, гуляю, а сама молюсь: «Матерь Божия, помоги мне. Ведь я не знаю, как рожать. Ты же лучше знаешь, ты мне помоги, что бы я там не кричала, могла потерпеть. Тебе-то не было больно, а мне будет больно. Ты уж меня не оставь, помоги мне». А потом, когда рожала, как схватки начались, я про себя думала: «Ой, какой ужас, не буду больше рожать!» Схватки кончаются, думаю: «Как же это - не буду? Я же Федюшу люблю. У его мамы сколько детей, у моей мамы сколько - они могли терпеть, а я нет?» Схватки начинаются - и все снова. И эта борьба продолжалась все двенадцать часов, пока я рожала. А потом, когда родила, тут же все забыла. Вот какое счастье дает Господь! Когда родишь, присутствие Матери Божией настолько реально ощущаешь - не передать! Помню, когда родила, встала, Федюша ко мне приехал. Зима, февраль месяц. Я в голубом халатике, косички две заплетены. Что мне тогда было: в девятнадцать я замуж вышла, в двадцать родила. В окошко смотрю - Федюша. Машет мне обеими руками, на дерево зачем-то полез, потом пишет на снегу огромными буквами: я тебя люблю! Спасибо за дочку! Мне на всю жизнь запомнилась его радость, когда он вез нас с Лизонькой из роддома. Я помню его восхищение, как он взял ее на руки, одеяло отодвинул, глянул, сам весь сморщился, и говорит: «Ой, какой носик!» Я в машине впереди сидела, а он с Лизочкой сзади, и всю дорогу говорил: «Ой, какой носик! Ой, какая маленькая, ой, какая Лизочка!» Имя Лизочке мы выбирали так. Я еще носила ее, и мы не знали, кто именно родится - мальчик или девочка, а удовлетворять свое любопытство, идти на УЗИ, нам и в голову не приходило. Написали на бумажках те имена, что нам нравятся, закрутили их в трубочки. Вечером помолились, почитали Евангелие, а под Евангелие положили записочки - с одной стороны мальчики, с другой - девочки. Я вынимала девочек, он вынимал мальчиков.

Он вытянул Владимира, я вытянула Елизавету. Это имя мы избрали в память о моей бабушке, папиной маме. А Владимир пригодился позже - когда родился, тогда и пригодился. Причем, интересно, девять человек детей, казалось бы, можно бы привыкнуть к отцовству, а он каждому ребеночку так радовался! Он сам был, как ребенок, умел радоваться, как ребенок. Если приносил в дом какую игрушку, сначала сам играл в нее с тем, кому она предназначалась. И так заразительно, так искренне, настолько увлеченно катал машинки или показывал, как прыгает зайчик! Я думаю, в эти минуты он действительно становился ребенком, возвращался в свое детство. Он и смеялся, как ребенок, не опасаясь, что будет выглядеть в глазах окружающих каким-то, может быть, слишком легкомысленным. Он был такой замечательный папа!

… Вечером накануне дня Ангела он служил вечерню. Все было как обычно: празднично, радостно, но с каким-то чуть заметным налетом грусти. Я ему потом говорила: «Феденька, что с тобой? Ты как-то особенно сегодня служил и акафист читал не так». На следующий день я опять заметила какую-то едва уловимую грустинку в его жестах, выражении глаз и даже губ. А вечером сидит он за своим письменным столом уже в куртке, собрал портфель, взял с собой будильник, маленькую бумажную иконку Царицы Небесной, Ее Владимирский образ, сидит и говорит мне: «Если бы ты знала, Галочка, как мне не хочется ехать! Но надо». - «Бедненький Федюшечка, как мне тебя жалко!» - «Я не бедненький, я счастливый», - мельком взглянул на благословение отца Иоанна (Крестьянкина) и пошел к двери. Как великую святыню хранил Федюша письмо от отца Иоанна (Крестьянкина) - благословение на служение Богу, присланное ему на рукоположение в иереи. К своим словам отец Иоанн приложил стихотворение епископа Никандра. Все эти годы, оно, переписанное на машинке было прикреплено к нашей божничке.

Ревнителю православия

Пусть ноги устали, болит твоя грудь,

И спину ты можешь едва разогнуть,

И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,

Работы так много еще впереди.

Иди и буди!

Иди и буди ты уснувших людей,

Скажи им, что враг среди Божьих полей,

Их хочет засеять травою своей...

Когда лишь разбудишь, тогда отойди.

Иди и буди!

Иди и буди равнодушных людей,

Глаголом их жги вдохновенных речей,

Зови их к подножью святых Алтарей...

Буди равнодушных, их сна не щади.

Иди и буди!

Пока еще враг дожидает зари,

Пока не погасли совсем Алтари, пока не свалился - иди, говори... Работы так много еще впереди... Иди и буди!

Утром 22 февраля, только мы успели позавтракать, звонит телефон. Я подхожу - отец Николай: «Матушка, крепись, держись, нет у нас больше Феденьки. Я сейчас приеду».

Вешаю трубку. Иду... чувствую, словно что-то безвозвратно уходит из дома, как меняется привычная обстановка, а я не успеваю даже вслед посмотреть... Собрала всех деток, говорю, что папочка наш погиб - и сдерживать слезы нет сил. Но рядом дети, и надо держаться. Господь нас не оставит! Он не может нас оставить! Мы стояли перед иконой с зажженной лампадой и молились: «Слава Тебе, Господи, за все!», и папочка наш в это время молился вместе с нами».

Похоронен отец Феодор Соколов при храме Преображения Господня в Тушине, настоятелем которого он был с 21 мая 1990 года.

Протоиерей Николай Соколов — человек непростой судьбы. Родился и воспитан в кругу продолжателей традиции отца Алексия Мечева, с детства встречал многих замечательных деятелей советского христианского подполья, посещавших его деда Николая Евграфовича Пестова. Сегодня отец Николай — настоятель храма во имя святителя Николая в Толмачах при Государственной Третьяковской Галерее и духовник олимпийской сборной России.

— Отец Николай, у вашего рода очень богатая история. Ваш дедушка, Николай Евграфович Пестов, — автор замечательных духовных сочинений. История вашей семьи описана в книге матушки Наталии Соколовой «Под кровом Всевышнего». ..

— Моя матушка Наталия Николаевна написала книгу после смерти моего отца протоиерея Владимира Соколова, который прослужил на одном приходе в Москве почти 45 лет.

— Вы помните своего дедушку? Оказал ли он влияние на формирование вашего мировоззрения, жизненных ориентиров?

— По линии отца все мои предки, включая отца, дедушку, прадедушку, прапрадедушку, — это лица духовного звания. Такова традиция, которая корнями уходит в начало ХVIII века. Из них я помню только отца и по фотографиям дедушку. Дедушка был репрессирован, расстрелян в 30-е годы, поэтому я только немного знаю его.

Что касается дедушки Николая Евграфовича Пестова, деда по линии матери, то это человек, который фактически меня воспитал. Этот христианин, а я его именно так и называл, потому что он для многих и сегодня является образцом христианина в нашем непростом, суетном, мирском бытии, явил в своей жизни удивительное совмещение и удачное воплощение пути христианина в миру. Ведь он соблюдал те морально-этические правила богоугодной жизни, которые соблюдают как монашествующие, так и просто люди, живущие благочестивой христианской жизнью.

Его стезя пролегла через очень бурную эпоху. Родился он еще в ХIХ веке, а умер, когда ему исполнилось 90 лет, прожив почти век, пережив две революции, две мировые войны, испытав и тюремное заключение, и репрессии, и увольнения с работы. В то же время, он достиг в определенном плане удивительных результатов на научном поприще. Николай Евграфович был профессором, доктором химических наук, возглавлял кафедру во многих химических вузах, в том числе Менделеевском. Всю свою жизнь, а особенно последние лет 25, он посвятил написанию богословских работ. Это уже последний период его жизни.

Вся биография Николая Евграфовича изложена в изданной в наши дни книге. Родился дедушка в Нижнем Новгороде. Пройдя путь молодого человека от реального училища до поступления в МГТУ имени Н.Баумана (тогда это учебное заведение называлось Императорское техническое училище), он стал атеистом. Ведь в то время было распространено много книг, направленных против Христа и христианства, а четкого религиозного воспитания, заложенного в детстве родителями, у моего дедушки не было. В семье соблюдались праздники: Пасха, Рождество, — но никто никогда Библию не читал, Священное Писание не изучал. Поэтому все это было внешне. И когда ему в руки попали некоторые атеистические труды, то он потерял веру, хотя и был человеком хороших, чистых корней.

Дедушка не стал путником, который, путешествуя, легко идет по жизни, а наоборот, действовал согласно тем убеждениям, которые были в его сердце. Поэтому, когда началась Первая мировая война, он оставил Императорское высшее училище и пошел юнкером-добровольцем на фронт, где дослужился до поручика. И уже в звании поручика его застала революция. После этого Николай Евграфович, как и многие, оставил ряды армии и уехал в Нижний Новгород, где вступил в ряды коммунистической партии и работал в различных системах, в частности, в ЧК, на разных должностях.

— Как произошел поворот в мировоззрении Николая Евграфовича?

— Это случилось, когда он занимал пост военного комиссара Приуральского военного округа. Это было уже в конце гражданской войны. И однажды ночью, 3 марта, он увидел во сне видение — ему явился Христос. Он совершенно не понял, откуда у него, комиссара, который сражается против белой армии и Колчака (а в то время все кругом было залито кровью, грязью), вдруг взялось такое чистое, ясное видение. Почему Христос? Почему Он идет к нему навстречу и смотрит на него? И дед говорил: «Этот взгляд Христа перевернул всю мою душу». Что с ним тогда стало, он не помнил. «Я проснулся, — вспоминает Николай Евграфович, — и чувствую: что-то произошло в моей жизни. Что — не знаю».

Жизнь продолжалась. Дедушка и дальше служил в армии, но тут случился какой-то личный надлом, трещина в личной жизни — ушла его первая жена, которая сражалась с ним на фронтах Первой мировой войны. И он уезжает в Москву, уходит из армии и, по-видимому, под влиянием этого сна и связанных с ним событий, выходит из партии. Он понимает, что в партии он больше не может оставаться. И затем, некоторое время проведя в столице, он встречается с удивительным человеком — Владимиром Марцинковским, который организовал в Москве Христианский студенческий кружок. И вот однажды осенью дедушка зашел в политехнический музей и услышал лекцию о Христе. И с этого момента, вспоминает дедушка, он с Евангелием не расставался. В его жизни произошел поворот полностью к христианству.

А дальше уже Господь Сам его вел по этой жизни. Он встретил мою бабушку, Зою Вениаминовну, студентку ПТУ. Они поженились, появились на свет дети, среди них и моя мама, Наталья Николаевна. Вместе они прошли очень трудную, непростую жизнь. В 20-30-е годы были репрессированы, чудом остались живы. Бабушка сидела в тюрьме, дедушка тоже был арестован, потом освобожден. Но все-таки его научные труды по химии были блестящи. И, занимая ведущие посты, он волей-неволей был втянут в политическую борьбу того времени. Но дед проявил твердость характера, мужество и не выступил против тех, кого тогда безвинно приговаривали к репрессиям. За это он был отовсюду уволен, и перед самой Второй мировой войной, в 40-м году, остался фактически без работы. А тут уж началась война. И так как кадров осталось мало, его чудом не арестовали и не расстреляли — видимо, только война помешала этому. Он каждый день ждал ареста! Сегодня, завтра, послезавтра… Потому что все были под угрозой. А, тем более, он, поскольку не подписывал никаких доносов и не выступал против тех, кого считали «врагом народа».

Вот таким образом война сбила все планы, Николай Евграфович был опять вызван на научную работу, возглавил ряд направлений, в том числе и военное направление по кафедре химии. И я, рожденный уже после войны, застал его профессором, доктором наук, награжденным орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, многими другими правительственными наградами и занимающим очень высокие посты в научных академиях и лабораториях, связанных с химическим производством.

— Дедушка рассказывал Вам о репрессиях? Не замалчивалось ли это в семье?

— Вы знаете, ребенку особо-то не расскажешь. Когда уже можно было, это рассказывали. Я вспоминаю те времена, примерно 50-е годы, когда началась хрущевская «оттепель» и из лагерей возвращались люди, которые отсидели в 30-е годы, затем были арестованы вторично после войны, получили еще срок, и вот они как раз в 55-57-м годах были освобождены. Многие из них приходили в нашу семью, поскольку она была известна в московских религиозных кругах. Дедушка в свое время был прихожанином храма, где служил отец Сергий Мечев, который был сыном отца Алексия Мечева, московского старца, ныне канонизированного, и даже одно время являлся старостой этого храма. Храм был закрыт, все «мечевцы» сосланы, разрознены и истреблены, но дедушкина семья сохранилась. Люди знали нашу благочестивую семью, где даже тайно совершались литургии, и приходили к нам. Приходила масса людей — оборванных, грязных, голодных, без единого зуба (все были выбиты на пытках и допросах)… Потом эти люди стали крупнейшими деятелями советской науки — докторами, заслуженными работниками наук, профессорами различных направлений, начиная от искусства и заканчивая математикой. Они рассказывали о репрессиях, о сталинских лагерях, еще задолго до того, как вышел «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына. От нас все это не скрывалось. До конца понять, конечно, всю трагедию нашего народа было трудно, потому что страдали буквально все народы, начиная с западных областей и заканчивая восточными, от Крыма и до Севера. Практически ни одна семья не осталась неохваченной репрессиями.

И вот, уже в те годы дедушка начал деятельность по распространению литературы. На свои средства, ни у кого ничего не беря, он полностью весь свой доход — зарплату, премии — тратил на распространение духовной литературы. Перепечатывал святых отцов, сам издавал невыдуманные рассказы о странствиях людей по лагерям и весям, причем все это старался преподнести без политической окраски. И Господь помогал ему. Его деятельность по распространению духовной литературы простиралась из Москвы до самых окраин. Возили литературу и на Дальний Восток, и на Кавказ, в Грозный. Там была женщина, которая рассылала книги по всем республикам: и в Грузию, и в Армению, и в Азербайджан. Были «точки» и на севере — в Эстонии, Петербурге — и в других регионах. Но дедушка был центром, поэтому к нам сходилось все. Приезжали и люди, которые стали теперь уже известными архипастырями.

— Какая редкая возможность: быть знакомым с детства со многими замечательными христианскими деятелями!

— Милостью Божьей! С детства, лет с 10-12, я уже хорошо помнил тех, кто к нам приходил. Во-первых, это были люди, связанные с церковной жизнью: покойный ныне митрополит Питирим (Нечаев), многие профессора Московской духовной академии, люди, связанные с кружком мечевской общины, покойный профессор отец Глеб Каледа, который основал наш Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет (ПСТГУ) и многие-многие другие. Сейчас невозможно всех вспомнить: это десятки имен. Но именно они, приходя в ту пору к нам в дом, приносили свет христианской истины, любви и мира. И ни от одного из репрессированных я не услышал в то время жалоб на свою судьбу, хулы на советскую власть или чего-то подобного! Изуродованные, с искалеченными жизнями, они благодарили Бога за все, что Он им посылал!

О почитании новомучеников

— Отец Николай, как вы думаете, почему опыт новомучеников и вообще обращение к наследию новомучеников так мало востребованы сегодня в нашей Церкви? Так, почитание блаженных и юродивых, например, блаженной Матроны, гораздо более популярно. Толпы людей часами стоят в очереди, чтобы поклониться ее мощам. А в то же время в Сретенском монастыре у мощей священномученика Илариона (Троицкого) совершенно пусто.

— Мне кажется, здесь вопрос в том, что блаженная Матрона жила в сердцевине людской массы. И люди уже при жизни к ней ходили, знали ее. Действительно, это святая, которая отвечает на людские требования, живя их заботами и в этой жизни, и в будущей.

— Но почему не востребованы новомученики?

— Дело в том, что многие даже не знают о них. Представьте, что даже студенты, поступающие в ПСТГУ, об этом не осведомлены. Я спрашиваю абитуриента: «Где находится гробница святейшего патриарха Тихона?» Даже этого не знают! Что уж говорить о владыке Иларионе (Троицком) или других новомучениках. Недавно был случай — спрашиваю абитуриентов из Симферополя: «Владыку Луку знаете?» «Знаем», — отвечают. Ну, слава Богу! Этот свой, своего-то знают. Это любимый святой. А поступающие из других регионов даже не подозревают о существовании такого святого. Но как можно молиться тем, которых не знаешь? Кроме того, подвиг новомучеников, в основном, был незримый: их тайно расстреливали и безвестно хоронили. Поэтому их чаще всего чтят поместно.

— В таком случае, как вы считаете, нужно ли что-то делать Церкви для того, чтобы обращать внимание людей на жизнь и деяния современных святых?

— Наша Церковь это делает. Во-первых, есть дни почитания российских новомучеников. Особенно тот день, когда на Бутовском полигоне вместе со Святейшим Патриархом собираются и московские, и подмосковные батюшки, и приезжие из других регионов. Это и отдельные праздники, посвященные новомученикам и исповедникам российским. Вот, кстати, я недавно вернулся из Китая. Там тоже есть мученики. Но сами люди в Китае очень жестко относятся к религиозным убеждениям, особенно к православному, и не терпят, чтобы кого-то из китайцев называли святым. Когда мы представили икону новомучеников китайских, они несколько раз ее убирали, не хотели ее видеть. Я спросил: «Это ведь ваши святые, родные, почему такое отношение?» И получил ответ: «В Китае нет и не может быть святых». А у нас есть святые, но люди просто не знают их. Это, видимо, задача для следующих поколений.

Об испытаниях дня сегодняшнего

— Отец Николай, после вашего рассказа о 50-х годах, о деятельности Николая Евграфовича, хочется задать вопрос: когда было большее внутреннее горение духа — в те времена или сейчас?

— Трудно ответить за всех, я могу только сказать с точки зрения пастыря сегодняшнего дня. Как к священнику, ко мне на исповедь приходят люди и открывают свое сердце, и я вижу, что Господь всегда — и тогда, и сегодня — ведет тех, кто к Нему обращается. Но более горения, я думаю, было тогда. Потому что в те времена это было связано с моментом некоего преодоления себя и испытаниями через репрессии и преследования. Если обнаруживалось, что ты христианин, что ходишь в церковь или исполняешь какие-то религиозные обряды, то тебя просто выгоняли с работы, как это случилось с Николаем Евграфовичем. Когда ему исполнилось 70 лет, его вызвали в институт, где он вел свою основную научную деятельность, и сказали: «Николай Евграфович, студенты вас видели в церкви. Как вы на это отреагируете?» На что он им ответил: «Я не скрываю, я всю жизнь ходил в церковь. Я верующий человек». «В таком случае, — ответили ему, — Ваш образ жизни не совместим с образом советского педагога». А до этого он 50 лет был совместим! «Ну что ж, — сказал дедушка, — вам решать». И его просто приказом, единственным росчерком пера, без всяких благодарностей уволили с работы «на пенсию». И он говорил: «Я за этот день всегда благодарю Бога, потому что Господь мне продлил несколько десятков лет жизни, чтобы я мог заняться богословскими трудами». Уйдя с научной работы, он полностью посвятил себя написанию диссертации «Пути к совершенной радости или опыт построения христианского миросозерцания», которая сегодня выходит немножко под другим названием.

— То есть, таким образом, промыслительно зло обращается к благим последствиям. А как вы относитесь к тому, что сейчас коммунисты заявляют себя такими горячими сторонниками и защитниками православия?

— Это просто карикатура. Потому что если ты исповедуешь коммунистические идеалы, то должен знать, что в основе их лежит непризнание Бога. Поэтому как ты можешь поддерживать Церковь, не признавая Того, Кому в Церкви служат?

— В Украине, например, даже некоторые священнослужители пытались пройти на выборы в парламент или местные органы самоуправления по спискам коммунистической партии.

— В ответ приведу случай из своей жизни. В брежневский период, когда сняли Хрущева, мне было лет 17, и один близкий человек, женщина, мне сказала такую фразу: «Знаешь, Коленька, если бы коммунисты не гнали Церковь, я бы, наверное, была первой коммунисткой». Потому что идеалы правильные — свобода, равенство, братство и счастье народов. Но за этим стоит стяжание материальных благ. Если за этими идеалами есть еще вера в промысел Божий, в будущую жизнь, признание Христа как Спасителя и Господа, вера в Евангелие, это одно. Если это отвергается, гонится, то тогда получается все наоборот.

— Но если это есть, то это уже не коммунизм, а христианская демократия.

— Совершенно верно.

Современное церковное пение

— Отец Николай, вы служите в храме святителя Николая в Толмачах, что при Третьяковской Галерее, и молитесь перед Владимирской иконой Божией Матери. Наверняка в ваш храм приходит творческая интеллигенция. Кроме того, у вас консерваторское образование, а в вашем храме, насколько я знаю, поет замечательный хор. Как бы вы оценили состояние церковного искусства и пения? На что следовало бы обратить внимание в храмах?

— Я буду говорить только о Москве, где служу. Сегодня в наших храмах очень много разноплановости. В некоторых из них волей настоятеля или старосты, например, придерживаются очень жестких рамок: не дают средства на хор, ограничиваются двумя-тремя певцами, где-то вообще любят только знаменное пение, где-то полностью гасят свет и служат в полной темноте. Это, собственно говоря, личное отношение. А есть ряд храмов, которые соблюдают традиции синодального периода. Ведь синодальный период Русской Православной Церкви вбирает в себя очень много удивительных творческих подъемов и открытий, которые произошли, скажем, в сфере литургики. Это, например, написание литургии П.Чайковского, всенощной С.Рахманинова. В этот период сокровищницу церковного пения пополняет творчество таких композиторов, как П.Турчанинов, А.Львов. Этой же традиции придерживается и хор нашего храма.

Мне хочется пожелать, чтобы сегодняшнее церковное пение было, прежде всего, молитвенным и понятным людям, независимо от того, какой традиции придерживается хор. Вот что печально: бывает так, что при пении большого хорошего хора слов просто не разберешь. Непонятно, о чем же поют! Красивая мелодия, красивая гармония, но нецерковному человеку очень долго придется вслушиваться в пение, чтобы хоть что-нибудь понять. Впадают и в другую крайность, когда в храмах все вычитывается, все выпевается, но скороговоркой: главное, чтобы все было сделано. Это тоже нехорошо, ничего не понятно: кто читает, что читает? В ряде храмов практикуется только знаменное пение, и случается, что в песнопении «Иже херувимы» только начальное «и» поют минут пять.

Я как-то зашел в один из московских храмов и почувствовал, что нахожусь будто на Афоне. Там всё пели по-гречески. Я понимал, какая часть богослужения совершается, но не понимал слов. И тогда я понял, что человек, который впервые приходит в наши храмы, где читают и поют по-церковнославянски, но так, что слов не разберешь, чувствует примерно то же самое. Только он еще не знает и структуры службы! Поэтому сегодня, прежде всего, нужна катехизация населения, катехизация в самом широком плане, в том числе издание богослужебных текстов для народа. Хорошим примером в этом плане является опыт католических и протестантских общин. При входе в храм можно получить текст богослужения и записку с информацией о том, какие сегодня будут исполняться псалмы на тех или иных службах. Во время службы открываешь текст, и знаешь, что поется сейчас и что будет дальше. Это очень хорошая традиция. У нас в храмах это пока не привилось. В некоторых храмах раздают, в частности, тексты молитвенных пений. Это очень приятно! Люди могут, видя текст молебна, молиться вместе с хором. Еще хотелось бы пожелать правильного подхода и молитвенного настроения. Потому что вся музыка, исполняемая хором в храме, — это молитва.

Духовник олимпийской сборной

— У Вас есть и необычное служение: вы — духовник олимпийской сборной Российской Федерации, сопровождали сборную на последней Олимпиаде в Китае. Вы уже коснулись вопроса о ситуации с религией в Китае. Вы были единственным священником среди олимпийцев, или с командами других стран тоже приезжали священнослужители?

— Спасибо за вопрос. Если мы говорим о священниках православных, то их не было. По крайней мере, я их не видел.

— А христианские вообще?

— Были католические священники. По статусу олимпийской деревни полагается, чтобы игры сопровождались духовным окормлением. Для этого в олимпийской деревне оборудуется часовня, где должны быть представлены основные христианские и вообще религиозные конфессии. В частности, в Пекине было представлено несколько христианских конфессий. Православных, к сожалению, представлял я один. Ни греки, ни сербы, ни болгары, ни румыны, ни грузины не включили в состав своих делегаций ни одного священника, хотя на Олимпийских играх 2004 года в Афинах было 15 священников, 2 архимандрита, епископ и митрополит. В Китае, к сожалению, я был один. Потом ко мне присоединился отец Дионисий, наш православный батюшка из Гонконга.

— Отец Дионисий Поздняев?

— Да, Поздняев, совершенно верно. Мы вместе совершали богослужения, молились. Были еще католический священник, притом китаец, и протестантский батюшка, кажется, из Германии. Затем, были представлены иудеи и мусульмане — я видел раввина и муллу. И, конечно же, буддисты -несколько монахов.

— В чем заключалось духовное окормление православных участников Олимпиады?

— Прежде всего, в молитве за сборную. Молиться о ней мы начали еще в Москве. Каждое утро в олимпийской деревне мы совершали молебен для тех спортсменов, которые могли прийти. Хотя чаще приходили не спортсмены, а тренеры.

— Эти молебны были популярны?

— О них было известно, но народа приходило мало, так как во время Олимпиады у всех очень жесткий распорядок дня. Олимпийская деревня открывалась в восемь утра, а мы начинали молебны в половине девятого. Могли прийти только те, кто не был задействован в тренировках или соревнованиях. Чаще всего приходил кто-то один и проносил кипу записок от своих товарищей по сборной. Помимо ежедневных молебнов, один раз, милостью Божьей, мы с отцом Дионисием отслужили литургию, за которой причащались представители олимпийского комитета. Но в основном люди приходили в часовню на протяжении дня: поставить свечи, подать записки.

Один раз по просьбе и благословению Святейшего Патриарха Алексия мы отслужили панихиду о всех, погибших в ходе российско-грузинской войны. И после панихиды ко мне подходили за благословением даже грузинские спортсмены.

— Отец Николай, как, на ваш взгляд, соотносятся Олимпийские игры — соперничество, состязание — с христианским мировоззрением? Ведь в православной среде на сей счет есть разные мнения. Известно, что отец Александр Шмеман очень любил Олимпийские игры. Апостол Павел ставил в пример христианам античных атлетов, бегущих на ристалище, среди которых один получает награду. Другие более ригористично подходят к этому. А как бы сказали вы, как непосредственный свидетель?

— Я лично беседовал со спортсменами, в частности с несколькими людьми, получившими золотые медали. Как правило, люди видят в спортивных достижениях и в своих медалях не свою заслугу. Это очень правильно! Они видят заслугу тех, кто их воспитал, заслугу многих тысяч людей, которые за них болеют и молятся, и просто промысел Божий в своей жизни. Все прекрасно понимают, что быть всю жизнь спортсменом невозможно. Это маленький отрезок жизни, в течение которого ты полностью отдаешь всего себя этому служению. За последние игры я не встретил ни одного обратившегося ко мне спортсмена, который был бы равнодушен к религии и Богу. У всех них есть вера. И поэтому отношение к играм как таковым, я считаю, должно быть самым добрым и положительным с точки зрения христианской этики и духовной жизни. Ведь игры призывают к миру. И вот, в момент, когда началась война (в Грузии — ред. ), возник вопрос: прерывать ли игры? Потому что если грузины уедут с игр, то соревнования уже будут неполноценными.

— Не вставал ли вопрос об исключении российской сборной из списка команд-участниц Олимпиады?

— Вставал. Если бы грузины уехали, могла вообще разрушиться вся олимпийская структура. Но, милостью Божьей, этого не случилось. Спортсмены — люди здравомыслящие, нашли в себе силы и до конца игр остались единой олимпийской семьей. И грузинская команда получила неплохие результаты — завоевали две золотых медали. И мы, милостью Божьей, вышли на третье место. Олимпийские игры показывают, на что способен человек в своей жизни. Ведь мы с грехопадением утеряли многое из того, что было дано первым людям. А спортивная жизнь подчас открывает те горизонты, которые, может быть, были доступны первому безгрешному человеку, показывает, что ему было все подвластно, как говорил святой Серафим Саровский. Сегодня мы видим в играх проявление доброй воли народов, добрых чувств и искренней веры христианина. Я спрашивал у некоторых спортсменов: «Как ты пришел к Олимпийским играм?» И вот один, я сейчас не могу назвать его, пусть он сам назовет свое имя, но скажу, что его вид спорта — прыжки в высоту (легкоатлет Андрей Сильнов — ред. ), ответил мне: «Перед тем как ехать на соревнования, мама меня перекрестила и сказала: «Пойди, причастись»». И он пришел в свой храм, причастился святых Христовых тайн. И вот, вы видите удивительный результат — победа, золото. Подобные истории и у других ребят. Вот результат игр.

Однако есть здесь и то, что противоречит духовной жизни. Да, если мы будем всю жизнь только прыгать и бегать, не думая о последствиях, то хорошего в этом ничего нет. Но если то, что мы сделали, не станем приписывать себе, не возгордимся, а наоборот, все средства, которые получим, пустим на добрые дела, то это поступок христианина. Один спортсмен спросил: «Могу ли я полученные средства пожертвовать на церковь?» Конечно! Разве это плохо? Слава Богу!

— Удалось ли вам посмотреть немного за пределы олимпийских событий, увидеть сам Китай как таковой? И если да, то как бы вы оценили его миссионерский потенциал? Не слишком ли часто отец Андрей Кураев говорит о необходимости срочно изучать китайский язык?

— Да, милостью Божьей, удалось посмотреть. И потенциал в этой стране есть. При всех жесткостях в отношении к религии у китайцев очень большой интерес к религиозной жизни. Это люди, которые сегодня лишены полноценной духовной жизни. Запрещено ходить в храм! Одним из достижений этой Олимпиады было то великое событие, что впервые за пятьдесят лет разрешили отслужить православную Божественную литургию в центре Пекина. Для этого нам выделили католический собор, Святейший Патриарх дал антиминс, и мы служили в центре Пекина литургию. И все, кто пришел сюда, были очень рады. Но была одна неприятность: ни одного китайца на литургию не пустили. Все китайцы остались за кордонами своего рода дружинников. Если кто-то из них хотел войти в храм, его останавливали: «Вам сегодня не сюда». Вот так! Поэтому необходимо поддержать религиозный порыв в сердцах людей, которые стремятся к истине и добру. Многие в эти дни впервые увидели священника и богослужение. Мы служили молебны открыто, но люди боялись зайти. И конечно, если есть возможность изучать китайский язык, это нужно делать. В Китае очень сложная политическая ситуация и непростая религиозная, уже пятьдесят лет там нет православной жизни. Там есть Католическая Церковь, официальная, которая как бы признана китайскими властями. Есть немножко протестантов. Совершенно свободно себя чувствуют буддисты.

— Можно уточнить: запрещали ходить только в православную или в католическую церковь тоже?

— Только в православную. В католическую не запрещали. Боялись православного влияния. А Католическая Церковь имеет два действующих собора в центре Пекина.

— Чем обоснована такая боязнь православного влияния?

— Официально считается, что в Китае покончено с русским православием. Поставлена точка. И власти боятся его возрождения. Сейчас с большим трудом удается добиться разрешения на открытие православного храма при посольстве: там есть наша бывшая церковь, которая сегодня реставрируется. Китай нуждается в миссионерстве. Но миссионерство в этой стране сопряжено с возможностью пострадать за веру, в полном смысле слова. Если открывается, что ты миссионер, то тебя в лучшем случае выдворяют за пределы Китая. Если ты при этом китайский гражданин, то тебе грозит перевоспитание в лагерях. Мне рассказывали о таких случаях, которые были уже в наши дни.

— Таким образом, наш разговор, начавшись с советских лагерей, совершил круг, и мы подошли к лагерям китайским. Отец Николай, что бы вы посоветовали сегодняшним читателям этого интервью, которые живут в странах, где сейчас не сажают за веру во Христа или миссионерство, чтобы обрести настоящую, подлинную свободу духа, которую, как бы это ни было поразительно, но многие обретали в советские годы именно в лагерях?

— Во-первых, всегда помнить, что Господь с нами. Как сказано: «Я с вами во все дни до скончания века». И во всем видеть промысел Божий. Ведь не случайно мы находимся здесь, а наши предки своей кровью завоевали нам возможность сегодня жить невозбранно, исповедовать Христа-Спасителя, почитать святых угодников, Божью Матерь. И мы часто забываем, какое мы имеем великое счастье! И конечно, усилить молитвы.

Беседовал священник Андрей Дудченко

Православие в Украине

No related posts.